От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - [57]

Бриз обрушился с соседней башни,

не нашел прохода и ушел

с миссией укрупнить красные затворы.

Увы, если бы этим кончилось.

Нужно еще присмотреть за детскими вещами,

если только найти дорогу

и тому подобное.

Я сказал, что мы все хомяки, а не homo[164],

но мой голос утонул в реве урагана Эдсела.

Мы должны воплотить в жизнь наши точные эксперименты.

Иначе никто не сможет умереть,

никаких блестящих наград.

Бэтмэн пришел и отдубасил меня.

Он никогда не мог ужиться с моим взглядом на вселенную,

за исключением, знаете ли, экзистенциальных нитей

со времен борцов за мир и многого такого.

Он похлопал своего пса Пастора Фидо.

Оставалось еще столь многое узнать

и еще больше исследовать.

Это как прощанье. Почему бы

и не попрощаться? Девушки вышли из леса на задание

в камуфляже. Он состоял из пахлавы со взбитыми сливками.

Есть где-нибудь Бэтмэн поблизости, который заметит нас

и быстро переведет взгляд, скажем, на новый каталог

или на какую-нибудь гоночную машину, эксплетивно

вернувшуюся за Ним?

2015 Ян Пробштейн

Смятение птиц

Мы движемся прямо через семнадцатое столетие.

Поздняя часть прекрасна, гораздо современнее,

чем более ранние. Теперь у нас комедия Реставрации.

Уэбстер и Шекспир и Корнель были прекрасны

для своего времени, но недостаточно современны,

хотя и шаг вперед после шестнадцатого века

Генриха VIII, Лассо и Петруса Кристуса, кто парадоксальным образом,

кажутся более современными, чем их непосредственные последователи,

среди которых Тиндейл, Морони и Лука Маренцио.

Часто вопрос в том, что кажется современным, но не является им.

Казаться почти так же хорошо, как быть иногда,

а порой и равноценно. Может ли кажущееся быть даже лучше –

вопрос, решение которого лучше оставить философам

и другим, подобным им, кто знают о вещах так,

как другие не могут, хотя вещи – нередко

почти те же вещи, которые нам известны.

Мы знаем, например, как Кариссими повлиял на Шарпантье,

измеряя пропорции петлей на конце,

возвращающей к началу, только немного

выше тоном. Петля итальянская,

импортирована французским двором, и поначалу ее презирали,

затем принята без всякого указания, где

позаимствовано, как принято у французов.

Возможно, некоторые увидели это

в новом обличье – которое можно отложить

до следующего столетия, когда историки станут утверждать, что все произошло

естественным путем, как следствие исторического развития.

(У барокко есть свойство обрушиться на нас, когда

мы думали, что его уже благополучно отставили.

Классицизм игнорирует его или не придает ему слишком большого значения.

Он занят другими вещами, менее важными,

как оказывается). Тем не менее, мы на верном пути, растя вместе с ним,

нетерпеливо ожидая модернизм, когда все

будет получаться как-то лучше.

До тех пор лучше потакать нашим вкусам

в том, что кажется им верным: этот ботинок,

тот ремешок окажутся полезными однажды,

когда глубокомысленное присутствие модернизма

будет везде учреждено, как постройка.

Хорошо быть модернистом, если можешь это выдержать.

Это как будто тебя оставили под дождем, и до тебя доходит,

что ты был таким всегда: модернистом,

вымокшим, заброшенным, но и с той особенной интуицией,

заставляющей тебя понять, что ты и не мог стать

никем другим, для кого творцы

модернизма выдержат испытание,

пусть они поникли и увяли в сегодняшнем мишурном блеске.

2016 Ян Пробштейн

Тед Берриган (1934–1983)

Что делать в Нью-Йорке

Питеру Шелдалю[165]

Проснуться накуриться

корпус согнулся & врубился

Двигаясь медленно

& по порядку

зажечь сигарету

Одеться в повседневное черное

& почитать симпатичную книгу старика

У ВОД МАНХЭТТЕНА

переодеться

обратный кадр

поиграть в криббидж на Вильямсбургском мосту

глядя на проплывающие корабли

солнце, как памятник,

медленно движется по небу

над очумелой суетой:

переломай ноги & разбей сердце

целуй девчонок & доводи до слез

любя богов & наблюдая как они умирают

празднуй свой день рожденья

& всех остальных

подружись до гроба

& уходи прочь

1967 Ян Пробштейн

Слова любви

Для Сэнди

Зимний хруст и хрупкость снега

так утомили меня как не. Иду

мириадами дорог, неловок, напыщен, влеком

своим «я», неугомонным, подгоняем

током крови, разумом своим.

Я влюблен в поэзию, как ни крути,

слабость эта сражает меня. Стакан

какао, кочан салата, темно –

та туч в час дня одолевают меня.

Из-за всего этого плáчу или смеюсь.

Днем сплю, обскурантист, потерял

себя в списках, составленных самим

собой, чтобы себя убедить. Джексон Поллок Рене

Рильке Бенедикт Арнольд Слежу за своей

душой, улыбаюсь, грежу влажными мечтами и вздыхаю.

Ночью проснусь, забалдев от стихов или колес

или от простого восторга что красота есть,

и списки мои по-другому текут. Из слов ярко-красных

и черных и синих. Кустисты. С потайною темницей. Раз –

общены. И, о, увы,

Время тревожит меня. Точность деталей всегда

наполняет меня. Сейчас 12:10 в Нью-Йорке. В Хьюстоне

2 часа дня. Время красть книги. Время

сходить с ума. День апокалипсиса

год попугайной лихорадки. О чем я?

Только об этом. В моих стихах

в самом деле дикие звери. Пишу для моей

Озёрной Леди. Бог мой безмерен и одинок,

но не порабощен. Верю в свою вменяемость и горжусь. Пусть

иногда выдыхаюсь и кажусь заторможенным, однако

сердце все еще любит, пробьется.

1968 Ян Пробштейн