От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - [55]

голос, все же, неподделен: в припеве

– свободы привкус; год – идет на спад, серея

к ноябрю: прозрачнее просветы между днями

– как ветки в парке, так что суть – видней.

Вопрос, где этому всему начало,

повис, как дым. Были пикники в сосновых рощах

у берега, прибой, – следы остались:

объедки, сперма, мусор, срач. Мы вытоптали

пейзаж, чтоб стать, в конце концов, собой: тем, кем и обещали.

1977 Антон Нестеров

Пейзаж

(подражание Бодлеру)

Мне бы спальню под небом – пристанище астрологическое, –

Где смогу создавать я эклоги свои идиллические.

Я сквозь сон буду слушать, как ветер, кружа бесновато

Среди колоколен, хватает псалмы и уносит куда-то.

Из мансарды своей, подперев подбородок руками,

Вместе с песнями буду я пить мастерских громыханье,

Озирать городские мачты – шпили, трубы фабричные –

И глядеть в небосвод, наводящий на мысли о вечном величии.

Я люблю смотреть, как в синей еще вышине

Рождается звездочка; загорается лампа в окне;

Небеса затопляет чернильное половодье;

И бледный месяц вплывает в свои угодья.

Я увижу весну, увижу и лето и осень;

А когда зима на застывшую землю набросит

Снежный саван, я ставни и шторы плотнее закрою

И ночью в своей комнатушке волшебные замки построю:

Я буду мечтать о садах, о краях незнакомых,

О струях, рыдающих в мраморных водоемах,

О поцелуях, о птицах среди голубеющих далей –

О самых ребяческих бреднях своих ночных пасторалей.

[Когда буря в окно застучит мое властно,

Я останусь сидеть за столом, пусть бушует напрасно.]

Ибо у светлой фантазии буду в плену я,

Силой воображенья творя весну колдовскую,

Из души своей извлекая солнце – и строя

Из неистовых мыслей своих атмосферу покоя.

1984 Георгий Бен

Предисловие

Чтобы стать писателем и писать о чем-то,

Необходимо пережить то, о чем можно написать.

Просто жить недостаточно. У меня есть теория

Насчет шедевров, как их создавать

За счет очень малых затрат, и они так же

Хороши во всех отношениях, как и все другие. Можно

Использовать те же материалы, из которых состоят мечты, наконец.

Это вроде игры, где нет проигравших, и есть единственный

Победитель – ты. Вначале, боль отбрасывается

Ретроспективно назад через рассказ, а рассказ

Возвращается с конца, изнанкой наружу. Это –

Ничей рассказ! По крайней мере, так полагают

Некоторое время, а рассказ – это архитектура

Сейчас, а затем – видоизмененная история.

Пустой эпизод, во время которого кирпичи

Уложены заново и побурели. А в конце

Он – ничей, нет в нем ничего для любого из нас,

Кроме этого нервного колебания вокруг центрального

Вопроса, который сближает нас,

На благо или во зло, все это время.

1984 Ян Пробштейн

Апрельские галеоны

Тянуло какой-то гарью; к тому же

В дальнем углу комнаты опозоренный вальс

Еще дышал, лепеча истории завоевателей

С лилиями в гербе, – что же, вся жизнь –

Прохладное новоселье? Откуда приходят

Обрывки смысла? Ясно, было самое время

Убраться прочь – на болота или к холодным,

Вычурным именам городов, звучащим так, точно они и вправду

Были на свете – но их не было. Мне видна лодка,

Нацеленная, как стрелка компаса, на наслажденья

Великого открытого моря; она примет меня на борт,

И мы с тобой отведаем разъединенности

На пляшущей палубе, а потом вернемся, когда-нибудь,

Продравшись сквозь рыжие занавесы раннего вечера,

Знающего наши имена только на чужом

Языке – и тогда, только тогда

Прибыльная весна может, как говорится, настать

Должным образом – движением птицы,

Поднимающейся в воздух ради предположительно лучших

Мест обитания, – но, вероятно, не бóльших,

В том смысле, что крылатая гитара, будь она у нас,

Была бы большей. И все деревья как настоящие.

После был очень короткий день, и его сырые

Гобелены с инициалами всех предыдущих владельцев,

Остерегая нас: ждите молча. Разве мышь

Знает о нас сейчас? – и если знает, довольно ли мы похожи,

Чтобы спорить о разнице: хлебные крошки или иной

Дар, еще незаметнее? Кажется, все

Пойдет прахом; никто этого не хотел – не больше,

Чем корни дерева близки к центру земли; и, однако,

Порой они устремятся оттуда, чтобы

Оповестить нас о процветании и о том, что завтра –

Празднество лоз виноградных. Стоит улечься под ними –

И спрашиваешь себя, много ли вообще ты знаешь,

А потом просыпаешься и знаешь, но не то,

Много ли тебе известно. В сумерках то и дело звуки

Расстроенной мандолины соседствуют с их вопросом

И не менее торопливым ответом. Приходи,

Взгляни на нас, но стой в отдаленье, иначе близость

Исчезнет в мгновение ока, и юная нищенка,

Растрепанная, плачущая неизвестно о чем, будет единственным,

Что осталось от золотого века, нашего

Золотого века, и роящиеся толпы больше не будут

Устремляться прочь на заре, чтобы вернуться

Вечером, в клубах мягкой пыли, отвлекая нас от скуки

И ненужной честности историями о городах разноцветных,

О том, как мгла обосновалась там, и куда

Двинулись прокаженные, чтобы укрыться

От этого ока – вечного ока любви.

1987 Ирина Ковалева

Спящие наяву

Сервантес спал, когда писал «Дон Кихота».

Джойс проспал всю главу «Блуждающие скалы» из «Улисса».

Гомер клевал носом, порою впадая в сон, на протяжении всей «Илиады»,

но бодрствовал, когда писал «Одиссею».

Пруст прохрапел «Пленницу» от начала и до конца –

Как и легионы его читателей.