От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - [40]

Таким образом, Нью-Йоркская школа поэтов, существующая и поныне, дала многообразные ответвления, будь то «персонализм», который развивали близкие к Фрэнку О’Харе Энн Уолдман, Тед Берриган, а ныне и дети Теда Берригана и Элис Нотли – Ансельм Берриган (р. 1972), который так же, как и его отец, с 2003 по 2007 год был директором знаменитого поэтического Проекта в церкви св. Марка, и его брат Эдмунд Берриган (р. 1974), издавший две поэтические книги. Как сказано выше, близки Теду Берригану были также Рон Пэджетт, развивавший и сюрреалистические традиции, и в этом его поэзия близка к Эшбери, так же как поэзия Чарльза Симика и Джеймса Тейта. Наконец, Барбара Гест и Бернадетта Мэйер близки к Языковой поэзии. Таким образом, как заметил Чарльз Бернстин, полемизируя с Дэвидом Лиманом, Нью-Йоркская школа – «не последний авангард»: в своей статье об Эшбери Бернстин пишет, что всегда понимал название книги поэта, критика и переводчика Дэвида Лимана «Последний авангард», посвященной Нью-Йоркской школе, как «„последний перед данным“, то есть следующим за ним. Ибо авангарды – это всегда и неизбежно смещенные и перемещенные флотилии, разбросанные в открытом безымянном море, которому каждый стремится дать имя»[144].

Барбара Гест (1920–2006)

Дидона Энею

Я люблю тебя

я разрешила себе говорить слова хора

(словно запоздавшие птицы запели в ветвях) когда (для них)

поставлена в ветреных сумерках на ветру

чаша с водой на карниз гаража.

Не для нас тающий свет

Белая урна на подъезде к дому,

не для нас пальмы и писк

плитки. Фонтан в полдень плачет:

«Тебя нет здесь», а море вдали

зовет к одинокой тропе, окаймленной гибискусом,

море напоминает себе каждый день

что оно одиноко, и блефует пловец

в его волнах, будто самоубийство, говорящее: «завтра

будет другой» час в крушащей пене.

Я люблю тебя

я пишу твое имя как если бы троянкой была

ожидающей, что кто-то другой утишит берег

душ, говорящих

великим просторам волны и соли:

«Я восполняюсь, как свет, падающий на одинокое дерево»

и это прекрасно, как льдина на ледяной равнине

Я люблю тебя

чудо, зеркало, слово, они все едины

ты приходишь, уходишь

Я люблю тебя

(на моем бунтующем газоне гипсовые фламинго

смогут даже вынести твое чудо.)

1961 Татьяна Бонч-Осмоловская

Зеленые навесы

Леандр подошел с корзиной пионов.

Он ел виноград, который набрал у старого

дома, где ночевал и где была дверь,

увитая лозами. Он ел лишь виноград, тренируя

мышцы для того единственного восхождения. Иной раз башня

ему представлялась выше, и он ощущал небольшой приступ боли

в руке.

Она вышивала белую цаплю на платье.

Каждый день приходили послания от отца, но

она не читала их, предпочитая думать о бледных

осенних ногах своей птицы.

Она наполнила вазу водой и пожалела, что нет цветов.

Была половина четвертого, но латинское солнце

еще освещало комнату. Как же ей хотелось поплавать

в реке. Какое несчастье быть узницей

такой молодой, как она себя видела

в зеркале. Она была столь же серьезна, как и родители

и ночами готовила тело. Она сохраняла надежду

и молилась звездам, которые любили ее.

Она подошла к окну.

«Играм нужны компаньоны», – решил он и уселся в траву.

Он притворился, будто дерево было доспехом его друга Катила,

и выпустил свои стрелы. Река побуждала его

практиковать удар. Позже, когда он плыл на спине,

вверх глядя на башню, он разглядел руку, тянущую

шнур навеса. Как же он удивился, когда

зеленое полотно разошлось и из‐за него выпали девичьи волосы.

1961 Татьяна Бонч-Осмоловская

Тропа Санта-Фе

Я еду отдельно

Добрые воловьи колени утоптали мне тропу

духи обжигались голыми руками о слитки

джинсовая тьма прострочена фарфором

где западный ветер

и чеки на предъявителя

кантаты коммивояжеров

лоснящиеся бока четы чемоданов

где никто не говорит по-английски.

Я еду отдельно

Ветер, резиновый ветер

когда мы чистим зубы на почтовой станции

климат чтоб бородеть. Чем расщепляют дороги?

Кто карабкается над обеими?

Что бормочет, шуршит в отдаленье

в белых ветках стегающих свет

пронзающих накрест где мы в дюны на тихом огне

мечемся на простынях, а мотор одышлив как лес

где совы с забинтованными глазами шлют сигналы

индейской чете. Вы слышали, горы?

Я еду отдельно

Мы прошли арифметику, нас почти погасило

глухое ворчанье голосом заплутавшего охотника

Она приближается собранием сосен

в диком лесном воздухе где застыли кролики,

О мать ледников и лесов, спаси нас рисковых,

фургон наш опасно вознесся.

1962 Дмитрий Манин

Пассажи

Джону Колтрейну

Слова

в конце концов

суть слоги чуть

ты их поставишь

на место

ноты

звуки

художник кладущий мазок

так что место

где предмет

зонтик

нож

находится нами

в изощреннейшем

тайнике

как бы вскрытый цветом

по имени «бытие»

или даже «оно»

Выражение

На мгновение

чуть только слоги

поплывут из сплетений

Мы чуть

начали слышать

как журавль выстрелен

в тонкий воздух

слегка саднящий (или потрескивающий)

золотой нотоносец

из быстрой ртути

бежит по гаммам

Посылка

C’est juste[145]

цвета ваших зонтиков

густые как телефонный

голос

жужжащий в проводе

полифонно

Красноперые птицы

не так уж естественны

сложносочиненные крылья

Французский!

Трудные нежные пассажи

в ваших горлах

по чуть-чуть

продвижение гусеницы

в бабочку

Полночь

хромать из тьмы

1973 Дмитрий Манин

Хижины в прерии