Тогда нет преемственности. Лишь
пару островков добра узришь.
Я – тоже народ, понесший урон,
а дым разрухи затмил небосклон
и застит огонь.
Лишь через огромные шрамы зла
стремлюсь к песне родственных душ
и вновь ударяю по голой струне,
под которую пел старик Уитмен. Славная ошибка!
она орала:
«Тема творческая и с перспективой»
[72]«Он – президент указов»
[73].
Всегда вижу изнанку. Испаренья,
разрушающие нежный пейзаж.
Из него пробилась сирень
расцветая мужеством будничных дел,
стремясь найти природную меру вещей.
Задачи Психеи – сортировка семян
пшеница ячмень овес мак кориандр
анис фасоль чечевица горох – каждое зерно
в верном месте
до наступления ночи;
состригая с каннибалов-овец золотой шерсти прядь
(ибо душа должна рыдать
и приближаться к смерти);
гроб, в котором Прозерпина хранит ужасный ад,
запрещено
открывать… в нем красота?
нет! Меланхолия, вьющаяся как змея,
этим смертным сном
засыпать
нам нельзя.
Это старые задания.
Ты слыхал о них прежде.
Они должны быть невозможными. Психея
должна отчаяться, ее нужно отдать в обучение
учителю-насекомому;
она должна слушаться советов зеленого камыша;
спасенная от самоубийства говорящей башней
должна следовать букве
странных инструкций.
В этой истории помогли муравьи. Старик в Пизе
[74]в сознанье которого перемешались
(рассортировать) все семена
как одинокий мураш из разворошенного муравейника
частично восстановлен насекомым, ему
ящерица оказала помощь
(рассортировать)
ветер – часть процесса
определяет народ ветра –
отец моих понятий,
Кто?
впустил свет во мрак? начал
многочисленные движения страсти?
Люди
рвутся с востока на запад.
Благословенны острова
(прокляты), плывущие под солнцем,
человек, на которого обрушилось солнце[75]!
Но один герой пробивается на восток
в противоход, чтобы вызволить зарю, он
должен добиваться дочери Ночи,
чары, черная страстная ярость, алчные царицы,
чтобы курчавое солнце вернулось из Трои,
Колхида, Индия… все блистающие армии
сгинули, он в одиночку к кострам Дня должен пробиться.
Свет, который Любовь,
мчится к страсти. Он граничит с тьмой.
Розы и кровь захлестнули тучи.
Одинокие первые всадники скачут к легенде.
Земля, на которой стою, была легендой
в дни моих дедов; угонщики скота,
звериные племена, священники, золото.
Это был Запад. Художникам виделся он
в рассеянном свете, в грусти,
в пропастях, оставленных ледниками, словно
первобытные изваянья громадных пустот,
солнцем высеченных из скал.
Таились змеи
охраняя тайны. Те первопроходцы
выдержали одиночество.
держит свечу влекома сомненьем;
Эрос нагой в предвидении
улыбается во сне; и свет,
пролившись, обжигает плечо – произвол,
покоривший легенду –
страсть, смятенье, желание, поиск
затопили место, где
утрачен Возлюбленный. Психея
странствует за жизнью жизнь, мою жизнь,
остановку за остановкой,
чтобы предстать пред судом
без передышки, без
новостей, зная лишь – но что она знает?
Милетский оракул изрек
истинную правду: что он Змий-Желанье,
летящий сквозь воздух,
чудовище-муж. Но ей виделся он прекрасным,
который по слову Аполлона лишь поражал
болью
неизлечимой тех
кто был ранен его стрелами.
Рильке, пораженный шипом розы,
почернел от Эроса. Купидонова Смерть!
ответа нет не приемлет.
О да! Благослови отзвук шагов, где
шаг за шагом идущий по грани
(в Маверик-Роуд снег
удар за ударом с крыши
крушит окружая дом – еще один след)
эта стопа, которой известно
о весе всех вещей,
что могут быть иллюзорны –
не более, чем приближенье к сознанью
единственного образа
О да! эта
самая дорогая
ускоряющая сила, отделяющая четко
дни жизни от окружающей среды!
Да, прекрасная редкая пустыня!
запустенье, которое проверяет силу моего ручного ума,
расчистка, которую применяли против индейцев,
здоровье, которое готовится ко встрече со смертью,
упрямые гимны, которые взвиваются
в разветвления враждебного воздуха,
который отступает, вырвавшись на свободу.
Кто там? О, зажгите свет!
Индейцы отступают, обрушилась расчистка.
Великая Смерть отступает и с ней наша готовность к ней.
Сладострастье отступает. Луна отступает.
Ночь отступает. На миг торжествует День.
Она увидела, что тело ее возлюбленного
обезображено при пробуждении … или
это было незримо? Что Нашли то Наше мы пели
в детстве или петь нас учили
пока не начались истории наших жизней и мы начали –
кто были любимы нашу животную жизнь
стремясь к Любимым, клянясь быть Хранителями.
На холме пока не налетел ветер
трава клонилась к одному морю,
травинка с травинкой танцевали как волны.
Одни дети ведут хоровод налево.
Другие дети ведут хоровод направо.
Танцуя… Танцуя…
И одинокая душа восходит от мальчика к королю
который мечтает в пещерах истории.
Круг за кругом дети ведут хоровод.
Вот и рухнул Лондонский Мост, наше царство
[77].
Мы так далеко ушли, что снова услышали шепот
старых преданий.
Монсегюр, Гора Сен-Виктуар, Гора Тамальпе…
восстают к обожанью таинств Любви!
(Ода? Искусство Пиндара, как объясняют нам редакторы, не статуя, а мозаика, сгусток метафор. Но если оно было архаическим, а не классическим, пережитком устаревшей манеры, могли сохраниться и другие древние голоса, направлявшие сердце. Так, строка гимна вошла в роман, который я читал, мне в помощь. Психея, готовая к прыжку – и Пиндар тоже, как пишут редакторы, заходит слишком далеко, падает – внимает башне, вещающей: «Внимай Мне!». Оракул изрек:
