Освобождение Руси от ордынского ига - [4]

 Здесь же игумен Трифон «и со всею братьею благослови великого князя и с его детьми на великое княжение», освободив его от крестоцелования Шемяке («тот грех на мне и на моей братии головах, что еси целовал и крепость давал князю Дмитрию»).[18] Кириллов монастырь и его братия не только оказали Василию Темному полную поддержку в самую трудную минуту жизни, но и послужили для него своего рода морально-идеологической опорой в его политической борьбе. Итак, старые традиции монастыря — ориентация на Москву и поддержка великокняжеской власти. Именно этим старым традициям противостоят, по словам летописца, «новоначальные» чернецы со своим игуменом, апеллирующие к удельному князю.

Сопоставление с правой грамотой Геронтия позволяет внести в эту характеристику существенную коррективу: «стариной» для Кириллова монастыря было, как мы видим, именно подчинение местному князю, вполне в духе старой феодальной традиции. Владычный летописец без сомнения знает это, но намеренно игнорирует. Как владычный дьяк Федор Полуханов на суде перед митрополитом, так и владычный летописец стремятся увидеть в «старине» только то, что отвечает политическим интересам архиепископа, — черты подчинения монастыря владычной кафедре, не считаясь с тем, что было на самом деле.[19]

Вторая черта, подчеркиваемая летописцем в облике «смутьянов», — их богатство и «высокоумие». Перед нами, по-видимому, отнюдь не рядовые члены монастырской братии, не выходцы из социальных низов или из среднего слоя феодального общества. Богатые и гордые, превозносящиеся своим могуществом — это скорее всего представители феодальных верхов Верейско-Белозерского княжества, тесно связанные со своими князьями. Именно они могут, «мнящися мудрым быти обою родившии», выступить против старых монастырских традиций, обратиться непосредственно к князю, создать сильную оппозицию в стенах монастыря. Кто же глава этой своеобразной монашеской оппозиции? Игумен Нифонт пришел к власти около 1476 г.[20] В последующие годы он получил ряд жалованных грамот от князя Михаила на земли и судебно-податные льготы.[21] Как и в предшествующие годы, княжеская власть удела была достаточно щедра по отношению к крупнейшему монастырю своей земли. Еще одна деталь в характеристике Нифонта — именно он в ночь на 2 февраля 1478 г. совершал обряд пострижения великой княгини Марии Ярославны, превратившейся в иноку Марфу.[22] Обряд был совершен в отсутствие великого князя (находившегося в Новгороде), и неизвестно, с его ли согласия и ведома. Во всяком случае связи вдовой великой княгини с Кирилловым монастырем и его «новоначальным» игуменом налицо. Примерно ко времени ее пострижения относится щедрое пожалование великой княгини. Еще осенью 1477 г. Мария Ярославна послала в монастырь с дьяком Майком 495 руб. «на милостину нищим и на кормли», сопроводив свой дар подробным расписанием, кого и когда «кормити». В течение 14 лет «всякую неделю» монастырская братия должна была получать по четверти зерна, а всего вместе с другими монастырями, близкими к Кириллову, — 300 руб. на 14 лет.[23] Эта щедрая и необычная по содержанию грамота — наглядное свидетельство внимания великой княгини к Кириллову монастырю, в котором именно в это время развертывает свою деятельность оппозиция «новоначальных».

Правая грамота Геронтия не содержит никакой характеристики тех, кто в составе монастырской братии хлопотал в свое время перед князем Михаилом Андреевичем о смещении Филофея и возвращении Касьяна. Во всяком случае они, как и те, кто поддерживает игумена Нифонта (по словам летописца, «новоначальные» старцы и «чмуты»), радеют именно за «старину» — монастырскую традицию, тесно связанную со «стариной» удельно-княжеской. Вполне возможно, что именно эти старцы — выходцы из феодальных верхов Верейско-Белозерского удела, в наибольшей степени заинтересованных в его сохранении. Отсюда их активная поддержка «старины» — княжеских прав на монастырь.

Важнейший момент в летописной характеристике «брани» о Кирилло-Белозерском монастыре — позиция удельного князя и митрополита. Оба они полностью на стороне «новоначальных» и их требований. «Повинуяся князю Михаилу», митрополит дает монастырю грамоту, «что князю ведати монастырь и ростовскому архиепископу в него не вступатися».[24]

Как мы видели, не удельный князь, а архиепископ переходит в наступление, властно нарушает «старину», засылая в монастырь своих должностных лиц и вторгаясь в судебную компетенцию князя. Думается, что конкретные факты, изложенные в правой грамоте, заслуживают большой степени доверия. Однако это противоречие в оценке поводов конфликта не только не меняет существа дела, но, напротив, еще больше подчеркивает политический характер «брани».[25] Это конфликт, связанный с существенным нарушением прав удельного князя, с наступлением на удельную «старину».

Итак, по грамоте митрополита Кириллов монастырь полностью остается в подчинении своего удельного князя. Этого и добивалась в первую очередь партия мнимых «новоначальных» (фактически консерваторов). В лице Кириллова монастыря князь, борющийся за сохранение остатков самостоятельности и территории своего удела, сохраняет под своей властью могущественного церковного вассала, обладающего огромными материальными средствами и еще большим нравственным авторитетом. Победа князя в значительной мере способствует укреплению его политических и идеологических позиций и в такой же мере затрудняет для великокняжеской власти проведение ее политики наступления на удел. С точки зрения основной. генеральной, линии правительственной политики — борьбы за централизацию государства — победа удельного князя над архиепископом может рассматриваться только как акт, направленный против интересов Москвы. Отсюда острота политического конфликта, вспыхнувшего по поводу «брани» о монастыре.