Освобождение Руси от ордынского ига - [3]

По всем этим аргументам митрополит и присудил «князю Михаилу Андреевичю Кирилова монастыря игумена судити по старине… а архиепископ… управляет духовные дела по святым правилам, а приставов своих архиепископу в Кирилов монастырь не всылати, а игумена и братьи не судити ему ни в чем, да и десятилников своих… не слати, ни пошлин им не имати никаких». Из правой грамоты как из документального источника высокой степени достоверности с несомненностью вытекает прежде всего, что «старина» Кириллова монастыря заключалась в полном судебно-административном и фискальном подчинении местному князю. Так именно и жил монастырь, основанный Кириллом в глуши болот и лесов, жил много десятков лет в качестве крупнейшего феодального землевладельца, духовного вассала белозерского князя.[8] Никакой экстерриториальностью монастырь не пользовался, связь его с ростовской архиепископской кафедрой была чисто номинальной. Характерно, что память об этих временах должны, по мнению митрополита, хранить «старые князи ростовские и белозерские» — естественные носители старой, домосковской местной традиции.

Новый момент в истории монастыря — попытки ростовского архиепископа подчинить его своей власти. Первый шаг в этом направлении делает Трифон, и это, вероятно, не случайно. По-видимому, это тот самый Трифон, который в 1446 г., будучи игуменом Кириллова монастыря (с 1435 по 1447 г.), освободил великого князя Василия от крестоцелования Шемяке.[9] После 1447 г. в течение многих лет Трифон — архимандрит кремлевского Спасского монастыря, наиболее влиятельного в столице. В начале 50-х гг. он — первый из послухов духовной грамоты великой княгини Софьи Витовтовны.[10] В эти же годы он был духовником великого князя Василия Васильевича и как таковой упоминается в его духовной.[11] Но дело, надо думать, не только и не столько в личных взаимных симпатиях Трифона и великокняжеской семьи. Он — сторонник политической линии московского правительства. Именно этим, вероятно, и объясняется назначение Трифона на пост архиепископа ростовского — самый важный (после митрополита) и почетный в русской церковной иерархии. Это назначение последовало 13 мая 1462 г., сразу после вокняжения нового великого князя (23 мая Трифон уже «пришел» в Ростов после поставления).[12] Деятельность Трифона в Ростовской епархии ознаменовалась его решительным выступлением против культа новоявленных ярославских «чюдотворцев». Позиция Трифона в этом первом известном нам церковно-политическом конфликте эпохи отвечала задачам борьбы великокняжеской власти против претензий и традиций удельных князей, пытавшихся гальванизировать остатки своей политической и идеологической самостоятельности.[13] В этом же русле следует рассматривать и политику Трифона по отношению к крупнейшему в его епархии Кириллову монастырю. Назначение игумена в этот монастырь «без ведома и без веленья» местного «государя» было прямым вызовом удельному князю, рассматривавшему монастырь как своего духовного вассала. Неудивительно, что эта попытка вызвала со стороны белозерского князя резкий отпор вплоть до наложения оков на нового игумена. Конфликт окончился победой удельного князя: ему удалось восстановить «старину» и вернуть на игуменство Касьяна.[14]

Симптоматично, что, несмотря на кратковременность своего пребывания в монастыре, именно Филофей (а не Касьян) получил у великого князя подтверждение важной жалованной грамоты, выданной когда-то игумену Трифону, о беспошлинной торговле и несудимости в пути.[15] Это может свидетельствовать о поддержке, оказываемой новому игумену великокняжеской властью. Актовый материал сохранил еще два свидетельства деятельности игумена Филофея. «По грамоте государя нашего князя Михаила Ондреевича» он купил в монастырь «ночь» на Шексне, на Вособойском езе; тот же князь «пожаловал» игумена — дал в монастырь пожню на Ковже на 400 копен сена.[16] Отсюда вытекает, что отношения между игуменом и князем не всегда были однозначно враждебными: конфликт обозначился, видимо, не при самом поставлений Филофея, а некоторое время спустя и был связан, надо думать, с определенными действиями как самого игумена, так и стоявшего за его спиной архиепископа. Итак, судя по правой грамоте, «брань» о монастыре уже имела свою традицию — ее истоки восходят к 60-м гг., к первым опытам перестройки удельной «старины» в интересах московской великокняжеской власти.

Преемник Трифона Вассиан продолжает эту традицию, но в иной форме. Он формально не претендует на право назначения игумена, но стремится к непосредственному судебно-административному и фискальному подчинению Кириллова монастыря. Показательно в этой связи, что белозерский князь устами своего дьяка сравнивает свои права на монастырь с правами великого князя на монастыри московского Кремля.

Из этого сравнения вытекает, что князь Михаил Андреевич рассматривает власть над Кирилловым монастырем как одну из существеннейших своих прерогатив. Борьба за Кириллов монастырь перерастает в борьбу за суверенитет Белозерского княжества и тем самым приобретает политический характер.

В летописном известии и в правой грамоте — две версии фактической истории событий. В летописной характеристике сил, выступающих в контакте с удельным князем против архиепископа, можно отметить три основных момента. Во-первых, это люди в монастыре новые, чуждые (как хочет подчеркнуть летописец) старым традициям Кириллова монастыря. Сам по себе этот момент имеет важное значение для характеристики позиций сторон, как их изображает летописец. Кириллов монастырь, основанный учеником Сергия Радонежского, крупнейшего церковного деятеля второй половины XIV в. и верного сторонника московской великокняжеской традиции, был с самого начала оплотом и проводником московского влияния на Русском Севере. Именно в Кириллове монастыре в 1446 г. нашел приют великий князь Василий Васильевич накануне решающего этапа борьбы с Шемякой за возвращение Москвы и великокняжеского стола.