Осужденный умирает в пять - [5]

— Я это заслужил! Это научит меня впредь не иронизировать в несчастье! Мэтр, вот выход… Осторожно, там ступенька!

Неожиданные угрызения совести остановили адвоката:

— Я хочу знать правду, всю правду! Зарезали вы эту женщину или нет?

— Нет, но, боюсь, я не сумею это доказать. Нет, клянусь душой и честью!.. Хм, это звучит чертовски фальшиво в нашем торжественном мире? Можно подумать, я пытаюсь пристроить стиральную машину!

— Это ведь ваша профессия?

— Вопрос общественного положения, мэтр, не больше. Надо же чем-то заниматься! Чем больше я их расхваливаю, тем большими противницами прогресса становятся домохозяйки. Не везет мне, вечно путаюсь в марках.

Манера разговаривать не является доказательством вины.

Лазар выдавал свой текст с неуклюжестью провинциального актера.

Именно в тот момент Вернер Лежанвье решился обеспечить его защиту.

Лазар положил на стол маленький белый сверток, перевязанный тоненькой золотой тесьмой, какую используют в булочных.

— Я вам принес одну безделушку. Так, пустячок.

Лежанвье разрезал тесьму острым ножом для бумаг. В свертке оказался портсигар чеканного серебра, украшенный его инициалами.

Лазар следил за адвокатом вопрошающим взглядом.

— Вы довольны, дражайший мэтр? Я послал заказ Картье еще до суда, иначе, конечно, не смог бы преподнести его вам вовремя! — заметил он легкомысленно, вытягивая длинные ноги и подтягивая двумя пальцами безупречные складки на брюках. (Еще в камере адвокат обратил внимание на его неброскую элегантность и на тщательность, с которой он одевался.) — Неплохое свидетельство доверия накануне времени «Ч», а?

Вернер Лежанвье сделал над собой усилие:

— Благодарю вас. Я искренне тронут.

— Какая вежливость! — рассмеялся посетитель. — Откройте. Вы ведь по-прежнему не любите «плэйерс»?

В портсигаре лежали дешевые сигареты, какие курил адвокат, и на этот раз он был и в самом деле тронут:

— Не хотите выпить?

— С удовольствием.

В третьем ящике слева помимо прочего хранились и два пластиковых стаканчика.

Дрожащей рукой адвокат наполнил их до краев:

— Ну, что ж… За ваше воскрешение!

— Ваше здоровье! — ответил Лазар.

Бог знает, как ему это удалось, но он загорел в тюрьме, его глаза под тяжелыми веками ярко голубели, и хотя он приближался к сорока, выглядел едва ли на тридцать лет.

Он одним глотком осушил стакан и посмотрел его на свет:

— Вы попадаетесь на любую удочку, дражайший мэтр?

Лежанвье нахмурился:

— То есть?

— Вы действительно поверили в существование человека, поджидавшего моего ухода, чтобы подняться к Габи, разделаться с ней, а на меня повесить все улики?

— Естественно, — сказал Лежанвье.

Ему с трудом удалось выговорить слово.

— Когда вы вынудили Мармона и Ван Дамма отказаться от показаний, указывая на близорукость одного и глухоту другого, вы действовали искренне?

— Да.

— А когда вы приперли к стенке инспектора Б — фа, это не было розыгрышем? Вы и впрямь считали его обычным зевакой? Вы не пытались надуть судей?

— Нет.

— Короче, вы с самого начала поверили в мою невиновность?

— Да, иначе я…

— Глупец! — мягко проговорил Лазар.

Свет настольной лампы, стук часов, запах подлокотника кресла, в который он уткнулся носом, — понемногу ощущения возвращались к адвокату.

— Приходите в себя, мэтр? — сердечно побеспокоился Лазар. — Ну-ка, проглотите вот это! Это одна из маленьких розовых таблеток, которые, как я заметил, вы доставали из жилетного кармана весь процесс. Чувствуете себя лучше или вызвать врача?

— Никого не надо. Уберайтесь.

Лазар охотно подчинился и вернулся в свое кресло:

— Сердитесь?.. Ну конечно!.. Я должен был поосторожнее сообщить вам новость. Заметьте, дражайший мэтр, что, когда вы мне предложили искать другого адвоката, я пальцем не шевельнул, чтобы вас удержать. Отдайте мне справедливость. Собираясь уходить, вы спросили, убил ли я эту дрянь Габи и…

— Вы ответили: «нет».

— Черт возьми, «никогда не сознавайся»… Что мне следовало ответить — «да», пообещать, что эго никогда не повторится? Кто из нас рисковал головой?

— Я бы защищал виновного.

— Пусть гибнет мир, но восторжествует справедливость, а? И сколько, по-вашему, мне бы принесла моя откровенность, если бы даже мне удалось избежать казни? Двадцать лет?

— Может быть, меньше, если бы вы мне во всем сознались.

— А может быть, больше?

— Подождем следующего раза! — рассмеялся Лазар.

Гаденыш! Мелкий бессовестный гаденыш!

Его преступление было непростительно.

Габриэль Конти, старше его на двадцать лет, заботилась о нем, как только может женщина и мать в одном лице. Обманутая, осмеянная, она допустила лишь одну ошибку: отказала ему в деньгах.

И этот бессовестный гаденыш перерезал ей горло.

Вернер Лежанвье собирался с мыслями, как всегда, если его чувства брали верх над рассудком.

Внезапное отвращение к Лазару — было ли оно результатом преступления или того, что его самого провели, того, что впервые за всю свою карьеру мэтр Лежанвье спас виновного, считая невинным, перетянул своей волей чашу весов Фемиды?..

«За единственного защитника обездоленных, который регулярно обманывает «вдову»»…

«За отважного защитника невинных»…

«За самого усердного служителя Фемиды»…

Сколько украденных лавров, годных теперь разве что в суп.