Осужденный умирает в пять - [2]

Удалось ли ему скрыть, что его сердце изношено, перенапрягается из-за пустяков, стучит, как старый мотор, куда плохо поступает горючее, и может вот-вот остановиться. Открыть эту правду Диане значило потерять ее, признав разницу в возрасте неумолимой. Тем не менее, и это беспокоило Лежанвье, Диана (то ли женская интуиция, то ли материнский инстинкт, ищущий выхода?) обращалась с ним, как с больным или великовозрастным ребенком. Следила, чтобы он не выкуривал больше десяти сигарет или двух сигар в день, «пять сигарет равняются одной сигаре», — раз и навсегда решила она, — ложился не позже десяти, максимум одиннадцати часов, кроме тех случаев, когда они принимали «друзей», регулярно, раз в год, посещал дантиста и окулиста и не предавался без нее таким возбуждающим развлечениям, как американские горки, французский канкан и стриптиз. «Я люблю вас, дорогой! Я полюбила вас с первой нашей встречи в буфете Восточного вокзала, когда вы сняли с меня пальто так, будто это платье. Но я также восхищаюсь мэтром Лежанвье, великим Лежанвье, защитником угнетенных, адвокатом — победителем проигранных дел. Если мне придется перестать восхищаться одним, возможно, я перестану любить другого… Дорогой, не надо симпатичных бистро!»

Нет симпатичным бистро, так решила Диана. Нет эскападам вдвоем для мэтра Лежанвье, даже после бесконечных дней схваток с клиентом, полицией, свидетелями, министерством, гражданским обвинителем, председателем трибунала, двенадцатью присяжными, его собственными заключениями. Нет разрядке на следующий день после оправдательного приговора. Смокинг. Жесткая рубашка к смокингу, удушающий галстук. Лодочки на размер меньше. Сидней Беше, Луи Армстронг. «Луковицы». Наигранно любезные улыбки друзей, поздравляющих вас с надеждой, что завтра вы споткнетесь. Неизбежный Билли с его скрипучим цинизмом. Дото. Жоэль. Мэтр Кольбер-Леплан. X, Y, Z… Кто еще?

Вернер Лежанвье бросил взгляд на золотые настенные часы, висевшие между его собственным спартанским ложем и разубранной кроватью Дианы. «Старческая привычка — беспрестанно смотреть на часы», — с горечью подумал он. Как-то Диана ему деликатно намекнула: «Для мужчины, дорогой, жизнь начинается в пятьдесят лет! Не доверяйтесь часам!»

Внизу ритм калипсо сменил мамбо.

Вернер Лежанвье решительно поправил узел галстука и внезапно поразился своему отражению. Он отступил на два шага, потом сделал шаг вперед. В зеркале сутулый мужчина с землистым цветом лица, сединой на висках, выцветшими голубыми глазами повторял его движения.

«Сомнений нет, жизнь меня подкосила», — подумал адвокат словами Жоэль.

Раздвинув пальцами потемневшие веки, он убедился, что белки глаз отливают желтизной: «Печень», — решил он.

Снизу его призывал хор голосов.

Он повернул выключатель, с сожалением покидая комнату, в темноте пересек лестничную площадку и чуть не оступился на первой же ступеньке. «А я ведь ничего не пил!»

Он ничего не пил, но был вынужден уцепиться за перила, чтобы не упасть.

Вернер Лежанвье бесшумно пробрался в свой рабочий кабинет. Как вор. Он испытывал неодолимую потребность собраться с духом, прежде чем выйти на арену.

Включив лишь настольную лампу, от которой света в кабинете почти не прибавилось, он самым маленьким ключом открыл третий ящик стола слева.

С портрета, отливавшего сепией, ему улыбнулось лицо. Лицо Франж, его первой жены, креолки с неопределенными, словно незаконченными чертами лица, не сделавшей его ни счастливым, ни несчастным, просто оставившей его, из лени или равнодушия, неудовлетворенным. Позднее Франж ненадолго привязалась к Жоэль, их дочери, что, впрочем, не заставило ее ни лучше узнать, ни сильнее полюбить ребенка: ведь для этого требовались какие-то усилия, самопожертвование.

Суток не прошло со смерти Франж, а Вернер уже даже в мыслях не мог воскресить ее образ.

В самой глубине ящика стояла початая бутылка «Олд Краун», спрятанная там в предвидении тяжелых минут. Поколебавшись минуту, адвокат пальцем выбил пробку и поднес горлышко к губам.

Третьей вещью, извлеченной на поверхность, оказалась написанная лет тридцать назад новелла «Ветры и морские приливы», единственный его литературный опус:

Конец сентября. Время, когда Рамсгейт, еще накануне морской курорт, закрывает свои двери для отдыхающих и распахивает их перед океаном…

Адвокат не стал читать дальше — продолжение он знал наизусть, и оно ничего не стоило.

Зато красная тетрадь, засунутая между ежедневником и дневником, в которую он многие годы записывал все чем-то привлекшее его внимание, не утратила своей вечной юности. Стоило пролистать ее, чтобы обнаружить массу интересного:

Группы крови: I, II, III, IV.

Полиморфизм: означает свойство некоторых тел или субстанций представать в различных видах. Например, вода — лед, пар и т. д.

«Полтергейст»: явление, призрак (по-немецки).

По Бертильону: существует 77 форм носа и 190 типов ушей, в свою очередь отличающихся по бесчисленному количеству признаков (раковины, мочки, впадины, царапины и т. д.).

Из Финбера: бедуин, чтобы заставить верблюда опуститься на колени, испускает нечто вроде продолжительного всхрапывания: «И-кх, И-кх, И-кх!» Чтобы подозвать его, он кричит: «Аб, аб, аб!» Чтобы верблюд двинулся с места, погонщик восклицает: «Бисс!»