Осужденный умирает в пять - [4]

Как обычно, Билли Хамбург с Дото должны были пересидеть всех.

— Я вас свезу в огромный бар, который мы с малышкой только на днях обнаружили, — говорил Билли. — Это рядом с набережной Жавель, в брюхе у баржи. Только выпьем по глоточку, но таких глоточков вы не пробовали. Совершенно жавелизированный[2] глоточек. Заодно выскажетесь по поводу Эжени — моей новой тачки.

Лежанвье обернулся к Диане, ища ее взгляда, но она уже сосредоточилась на Жавель. Ее лицо, отражавшее детскую радость, показалось ему еще более прекрасным, чем обычно:

— Сожалею, — сухо отозвался он, — но меня ждет работа. Забирайте Диану, если она хочет, но с условием, что вернете ее мне до зари целой и невредимой.

— Ну, мы умеем обращаться с фарфором, — ответил Билли.

На самом деле адвокату нечего было делать в кабинете, разве что слушать, как высокие каблуки Дианы стучат наверху, ждать, когда Диана уйдет, ждать, когда Диана вернется…

Она на бегу ворвалась пожелать ему спокойной ночи, запечатлела слой губной помады на носу и оставила его, ускользая в том же возбуждающем шелесте шелка, который вскружил ему голову в начале вечера.

Грохот входной двери, захлопнутом Билли, сотряс весь дом. «Билли и Дото, приданое Дианы», — горько подумал Лежанвье. Свидетели на их свадьбе, свидетели их совместной жизни, внимательные, преданные, назойливые, торчавшие у них целыми днями, вроде неаполитанской родни.

Раздраженный нарастающий рокот, рев самолета на взлете: Евгения, новая тачка, улетающая к набережной Жавель…

Вернер Лежанвье снова раскрыл красную тетрадь, рассеянно полистал. Так, чтобы убить время. Может быть, и потому, что красная тетрадь была более милосердным зеркалом, посылавшим ему отражение вечно юного Лежанвье.

«Таблоид»: американская газета, специализирующаяся на шантаже высших светских кругов.

«Ай Сарайе! Пар Гибор!» (Крики колдунов, призывающих дьявола на шабаш.)

Lam Кее, Lam Кее Hop, Cheong Chiken, Cheons Roosten, Cock and Elephant, Hon Globe and Elephant (самые известные сорта опиума).

«Пройдет девять поколений, прежде чем негр станет думать как белый» (Генерал Ли).

«Кошка, ждущая всегда у одной норки, в конце концов умрет, и мышка, заставляющая ждать всегда одну кошку, тоже в конце концов умрет» (польская пословица).

Цвет чернил, вид страницы, почерк, то прямой, то наклонный, здесь небрежный, там аккуратный, — словно даты каждой записи, каждой цитаты, порождали воспоминания и образы с той же точностью, как число из календаря: его первое Рождество вдали от дома, Янсон-де-Сэлли, две комнаты под крышей на бульваре Гувьон-Сед-Сир, самоубийство отца, рождение Жоэль.

Почти все смертельно опасные алкалоиды — такие, как стрихнин, рвотный корень, мышьяк, морфий, белладонна — являются так называемымии кумулятивными ядами, это означает, что они трудно выводимы и остаются в организме недели спустя после их заглатывания, даже в разлагающемся трупе.

Эти яды чаще всего прописывают как тонизирующее лекарство, но при вскрытии всегда можно определить с помощью реактивов и электролиза превышение нормальной дозировки на один или на полмиллиграмма.

Отметим, что в некоторых случаях, начиная с дела Вильдь—, относящегося к 1881 г., отравителю, некоему Лемпр — ру, фармацевту, удалось тем не менее…

Вернер Лежанвье вздрогнул.

В холле настойчиво звонили.

Он сразу же понял, что это Диана, Диана, вспомнившая с опозданием о своем обещании, и заставившая Билли и Дото отвезти ее домой под каким-нибудь предлогом.

Даже не спрятав в ящик бутылку виски, он побежал к входной двери, распахнул ее…

На пороге возник мужской силуэт, еще больше вытянутый от света фонаря напротив.

— Что это? — пробормотал адвокат, отступая на шаг. — Кто это?

— Лазарь, мэтр, — ответил незнакомец. — Воскрешенный Лазарь.

Глава вторая

Вернер Лежанвье провел Антонена Лазара в свой рабочий кабинет. Что еще ему оставалось делать?

— Наслаждаетесь заслуженным отдыхом, дражайший мэтр?

— Нет, я… я изучал одно дело.

— В таком случае примите мои двойные извинения, но я так спешил засвидетельствовать вам мою благодарность. Я ждал в баре напротив, пока уйдут ваши гости. Скромный дружеский ужин, я полагаю, чтобы отметить вашу энную победу и… мое оправдание?

Адвокат, раздираемый противоречивыми чувствами абсурдного сознания вины и глухого раздражения, лишь кивнул в знак согласия.

Лазар обвел помещение восхищенным взглядом:

— У вас потрясающий кабинет! Еще более в стиле ампир, чем я предполагал!

Он уселся в кресло на долю секунды раньше, чем ему было предложено, потом вскочил и подошел к книжным полкам:

— «Пандекты»… «Законы» Платона… «Филиппики» Демосфена… «Рассуждение о методе» Декарта… Правила ведения следствия… Трактат о физиогномике… Физиология свидетельства,… Лаватер, Франс Гросс, Бертильон, Локар… Черт возьми, неужели вы все это изучили?

Полуобернувшись, он теперь разглядывал, прищурив правый глаз и подняв левую бровь, фотографию Дианы, стоявшую на столе в красной кожаной рамке.

— Госпожа Лежанвье? Дражайший мэтр, мои поздравления! Вот это я называю красивой женщиной: привлекательная, породистая и все такое!

С самой первой встречи на пороге залитой августовским солнцем камеры Вернера Лежанвье покоробила непринужденность его клиента, непринужденность на грани развязности. Отказавшись от предложенных «плэйере» и закурив собственную дешевую сигарету, возмущенный адвокат осадил его и предложил поискать другого защитника. Он рассчитывал, что Лазар извинится, постарается его удержать, но тот лишь ударил себя в грудь: