Остров яблок - [48]

Что это я завел волынку про родное пепелище… Так всегда, когда меня посадят в клетку, мне не думается… Начинаю ворчать и ползать на коленках среди банальностей. Моя страна – весь мир. Хотя и остальной мир, не-Россия, вровень с ней ждал. Молились технике, законам, демократии… Из плотных, сытых масс выскакивали отдельные кликуши и кричали: мы уже, мы почти, смотрите, как блестит жир на моих боках, такого жира нет нигде, лишь у нас, мы дошли первые, мы покажем вам дорогу! Но мессия не пришёл. Вместо него пришёл кризис. Миллионы почуяли дыхание кризиса. Девяносто девять процентов, как и следовало ожидать, закричали – жрачка, главное – жрачка! Один процент самых умных опять схватился за калькуляторы: мы подсчитаем, мы восстановим баланс, мы найдем корреляцию. И начался политический бред, экономический бред, научный бред. Толерантность, политкорректность, законы, права, выборы, физика, генетика, исследование Марса, атеизм, Христос, спорт, рулетка, Будда, стриптиз, СПИД, войны, наркотики... И не осталось ни одного процента, способного заниматься познанием ради познания, а не ради того, что выкрикнули кликуши. Учёные заняты распадом атомного ядра, потому что иначе им не дадут денег политики. Политики заняты великим противостоянием систем, иначе их расстреляют военные. Военные готовы спалить весь мир, потому что это оправдали философы. Философы ищут Бога и ловят в его штанах нейтрино. Генетики рассматривают в микроскоп стволовые клетки, чтобы обеспечить военным, политикам и философам несколько лишних лет бессмысленной жизни.

…Человечество похоже на реку. Вода в реке существует, лишь двигаясь однонаправленно, от истока к устью. И если на пути поставить плотину, вода будет подниматься, закручиваться в воронки, затапливать окрестности, она накопит миллионы тонн грозной силы, а потом перельётся через верх плотины и опять потечет по тому же самому руслу, в тех же самых берегах. Кризис – бестолковая вещь, бессмысленная. Вода в реке человечества не может существовать как облако, не имея берегов и чёткой формы… Облако гонимо ветром и может унести изначальную воду на тысячи километров, но реке это не понять. Она упрямо будет течь дальше, и все её кризисы и бурления – лишь маленький перепад, лишь хилая плотинка на пути.

Есть только один исход из земель, где бродил я пилигримом. Испариться.

+

Пакистан, горное селение в 10 милях от Кхудабада

1 июля 2011 г.

Николай медленно возвращался в реальность. Она проявлялась на секунду, и вновь гасла, растворялась в потоке фантазий, в чьей-то торопливой речи, в обрывках мелодий, в мешанине знакомых лиц. Вот настоящее мгновенье, виден мир: его везут на машине, он лежит на задних сиденьях, в тонированные окошки виден солнечный свет, мелькают верхушки гор, дорога кружит, солнце заглядывает уже в другие окна. И снова забытье, приходит Надюха, просит о чём-то, да-да, ей хочется покататься на водных лыжах, она же экстремалка, дурища, лезет куда попало, зачем ей всё это – параплан, восходящие потоки, Мишка снимал на камеру, но не снял, и песня, песня крутится, слова знакомые, музыка такая забойная, тамц-тамц-тамц, Коля-Коля-Николай-сиди-дома-не-гуляй!

И ещё секунда просветления. Глаза зацепились за обивку передних сидений. Это кожа, дорогая кожа, похоже на хороший джип – может кайен, может вольво. Играет радио, мелодия восточная, надсадная. Отвесные скалы в окне, солнце опять заворачивается. Куда-то везут, спать, спать, потом всё будет ясно, потом…

Окончательно очнулся он в небольшом тёмном помещении, на полу. Сразу ударил в нос запах застарелой мочи. Грязный пол, не пол даже, простая земля, утоптанная, без единого камешка, сальная, противно пахнущая. Грязные стены, на них – несколько английских букв фломастером, несколько арабских. Ничего связного. Свет только сверху. Николай попытался встать. Качнуло. Прислонился к стене, повернул голову наверх. Там сияло небольшое окошко с решёткой, за ним – то ли вечерний, то ли утренний свет. В окошке на пару секунд показалось лицо, кажется, лицо ребёнка. И снова пропало, только шаги зашлёпали наверху, и звонкий детский голос позвал кого-то по-арабски.

Николай сел около стены, откинулся, уставился наверх, в окно. Зашелестели шаги, показались две головы – давешний ребенок и взрослый. Оба смуглые, коротко стриженные, темноглазые.

– Тыннадальнакоидальхаяд? – спросил старший.

Попробовал ответить, но только захрипел. Оказывается, в горле сильно пересохло. Кивнул, показал на горло – не могу, мол, говорить. Хотел улыбнуться, но тоже вышло не очень убедительно.

– Шариба? – спросили сверху.

Пришлось кивнуть снова, наугад. Старший что-то сказал младшему, тот исчез на минуту. Потом решётка сверху скрипнула: её, видимо, откинули вбок. Вниз спустился кувшин на верёвочке. Николай рухнул на бок, толкнулся ногами от стены, дотянулся до кувшина. Стал пить. Вода большей частью текла мимо – по щекам, по рубашке. Но и внутрь попало немного, жечь в горле перестало.

– Спасибо, – сказал он наверх. Вместо ответа вниз шлёпнулся конверт, перехваченный резинкой, вроде тех, которыми в кассах скрепляют пачки с деньгами. Под резинку был воткнут маленький сувенирный фонарик.