Остров обреченных - [76]

Она снова бросается бежать, потому что думает, что если как-то смогла добраться сюда, то сможет и выбраться. На бегу она все время вытирает губы тыльной стороной ладони, но губы, как всегда сухие и потрескавшиеся, без каких-либо липких следов разлагающейся ящерицы. Успокоившись, она немного снижает скорость, но тут запах снова настигает ее, ввинчивается в нее, овладевает ей, облепляет лицо, как маска с эфиром. Изо всех сил стараясь мыслить четко и спокойно, она пытается принять решение, последствия которого помогут ей выбраться из этого жалкого панического состояния. Долго идет по траве, идет спокойно и уверенно – так ходят только те, кто испытывает страх, – долго идет в определенном направлении, напрягая все органы чувств, чтобы только не сбиться с этого безопасного пути в ту часть острова, где никогда не бывала раньше, чувствует, как запах медленно растворяется, как его уносит ветер и от него остается лишь смутное воспоминание в окружающей ее траве. Потом останавливается, обнимает высокую траву, сгибает ее и прячется под ней. Прикрывшись травой, она раздевается и, ослепительно нагая, ложится на землю. Алеющие сумерки ползут по земле, и она понимает, что солнце клонится к закату. Прикрыв глаза, она видит, как белая скала сияет от одиночества, и зажмуривается еще крепче, ее одурманивает жар, исходящий от нагревшейся за день земли. Как приятно лежать голышом в траве, думает она, начиная засыпать, надо просто протянуть руку и привлечь ее к себе. За мгновение до того, как заснуть, она смутно вспоминает про льва и белую скалу, но все это кажется таким далеким, таким бессмысленно далеким, что она отпускает эти мысли. Зачем нужен лев, если можно просто поспать? Зачем нужна белая скала, если можно лечь и забыться?

Однако сон длится недолго. На самом деле пробуждение наступает ровно в тот момент, когда она засыпает. Ей снится сон, и она просыпается от этого сна, в котором видит огромный огненно-желтый ковер с зеленой окантовкой и ступает по нему, идя по бесконечному коридору. Мадам находится где-то в середине коридора, оборачиваться ни в коем случае нельзя, поэтому она не знает, далеко ли до конца, идет очень быстро и радуется, что ковер заглушает ее быстрые шаги. По обе стороны коридора она видит множество дверей с небольшими окошками, и ее поражает, что ни одна из них не открывается, никто никуда не спешит, оттуда не доносится ни звука, но при этом она чувствует, что здесь есть кто-то, кроме нее. Наконец она останавливается перед одной из дверей и разглядывает ее через свою туфлю. Это крайне забавно: в подметке туфли есть дырка, довольно большая, но вместо того, чтобы поменять подметку, в эту дырку просто вставили стекло, сильно увеличивающее стекло, через которое она и разглядывает дверь. Она видит каждую трещинку, замечает отпечатки пальцев на желтой дверной ручке, достает носовой платок и стирает их; окошко на двери по углам затянуто паутиной, и она осторожно сдувает ее. И тут она замечает нечто удивительное, на что до этого не обращала внимания: на двери есть табличка с именем, покрытая эмалью табличка на одном уровне с ручкой. Табличка так сильно запылилась, что отскрести грязь можно только острыми ногтями. Ей снится, что она отчищает грязь, на табличке проступают буквы, и тут она от удивления роняет туфлю, увеличительное стекло с резким звуком разбивается, хотя и падает на ковер, и от этого звука она просыпается.

Рядом с ней в траве кто-то стоит и покачивается с носка на пятку. Это мужчина, он стоит к ней спиной и медленно свистит, словно подзывая собаку. Не оборачиваясь, он кидает через плечо небольшую ветку, и та падает совсем рядом с ней. Немного подождав, он бросает еще одну только что отломанную ветку в том же направлении. Он кого-то ждет, поэтому просто убивает время всяческими бессмысленными занятиями. Она смотрит на него так удивленно и взволнованно, что не сразу понимает, кто это, но внезапно он стремительно срывает с себя рубашку и начинает тереть ею обнажившуюся спину, и тут она узнает его по небольшой красной ране на правой лопатке.

Рана покраснела еще больше – состояние явно ухудшилось с последнего раза или про-сто она так жутко светится в лучах закатного солнца. Мадам кажется, что рана похожа на маленький алчный рот, все глубже вгрызающийся в его тело. Мужчина перестает свистеть, перестает бросать через плечо ветки, перестает тереть спину рубашкой, кидает ее за голову, а потом стоит совершенно неподвижно, вытянувшись в струнку, и ждет того, кто вот-вот должен появиться.

Раздается тяжелое дыхание, кто-то бежит по траве, и тут рядом с мадам возникает англичанка, да так близко, что та могла бы схватить ее за щиколотку, притянуть к себе в траву и уговорить не делать этого, поумолять проявить милосердие к обреченному, возможно, даже удержать силой, и тогда ничего бы не произошло.

Но то, что должно произойти, всегда происходит. Бывают такие повороты сюжета, в которые нельзя вмешиваться, потому что ими управляет дьявольская логика, и ты сразу понимаешь, что все твои усилия тщетны и бессмысленны, как и само твое существование, и все эти разговоры о свободе воли и человеческом разуме, и все эти договоренности, о которых так много говорят.