— Неужели это нарочно кто-то?
— Конечно, нарочно, — говорит отец. — Может, ребята чьи-нибудь. Посмотреть хотели — пойдет вода или нет? — Он собирает газеты и укладывает их в корзиночку.
Стефан молча следит за ним. Лицо такое, как будто он ничего не знает. Поворачивается, чтобы уйти, но тут отец вдруг спрашивает:
— А ты, ты как думаешь?
— Чего?
— Ты как считаешь — ребята кран открыли?
У Стефана такой вид, как будто он совсем об этом не думает и еще долго думать не собирается.
— Понимаешь, — говорит отец, — собрались ребята, делать нечего, сидят себе на лестнице… Сколько раз я это видел!
— На лестнице? — говорит Стефан. — Кто их знает.
— …и вдруг у одного из них — идея! — говорит отец.
— Какая еще идея?
— Посмотреть — пойдет вода или нет?
— Может, кто пить захотел?
— Пить?! — переспрашивает отец.
— Ну да. Вдруг кому-нибудь пить захотелось.
— И он подходит к гидранту и отворачивает кран?
— Вроде бы.
— А ты представляешь себе, какая это сила?
— Не. А какая?
— А такая, что уши тебе враз оторвет.
— Ну да! — говорит Стефан и представляет себе Губерта без ушей. Даже смешно делается. А отец говорит:
— На такое только совсем глупый человек способен. Такой, у которого по физике — кол!
«Вот, значит, как, — думает Стефан, — такой глупый, что по физике кол». И тут же ему приходит в голову, что Герман его на смех подымет, если он ему сейчас скажет: «Это я гидрант открутил». «А что? — думает он, — сам-то я никогда этого не сделал бы, я ж не Губерт. Но какое все это теперь имеет значение! Я же обещал Губерту: «Что-нибудь да скажу. Тебе нечего бояться».
«А теперь говори! Скажи что-нибудь», — приказывает он сам себе и говорит:
— Может, кто-нибудь хотел проверить, хватит ли у него духу? Храбрость хотел показать?
— Храбрость? — переспрашивает отец, и Стефан видит, что отец поверил ему, и сразу ему делается не по себе — зачем он отцу голову морочит!
Выглянув из кухни, мать спрашивает:
— Уж не знаешь ли ты что-нибудь?
— Я? — говорит Стефан. — С чего это?
— Нет, правда! Может, ты знаешь?
— Ничего я не знаю.
— Насчет храбрости, — говорит отец, — это я тоже сначала подумал. Вот что: надо взять да спросить ребят. Всех, кто в этом доме живет.
«Что это он задумал?» — спрашивает себя Стефан, и так ему делается страшно, что даже щеки холодеют. Но отец уже забыл про Стефана.
На экране телевизора — футбол! Крик стоит! Отец как завороженный уставился на экран.
Наступает священный час — это даже Сабина понимает. Она сидит на диване тихо и смирно, потом неслышно исчезает, Стефан за ней, но отец окликает его:
— Ты что, не будешь смотреть?
— Мне дописать надо.
— Дописать? А футбол?
Но Стефан уже закрыл за собой дверь.
И опять он сидит за столом в маленькой квадратной комнате — своей комнате. Все здесь такое же новое, как белый полированный стол: книжная полка, низкий шкаф и койка, покрытая темно-синим. Да и коврик, и настольная лампа, и веселая занавеска — все, все новое! Стефану может показаться, что он сидит в витрине магазина, где продают мебель. Старое здесь только бабушкин комод, маленький мореный комод, и картинки и книжки.
На некоторых картинках — корабли, на одной «ФРАМ» — деревянный парусник великого исследователя Арктики Нансена, рядом — крейсер «АВРОРА», стволы орудий высоко подняты. Дальше — автомобили. Больше всех Стефану нравится старинный «Бентли». Еще дальше — мотоциклы, от «Хонды» до «Добито», сверхскоростные, сверкают серебром. И под самый конец на левой стороне в полстены черная рекламная афиша грампластинок. Мать всякий раз удивляется — откуда у сына эта афиша: все на ней по-английски, и четыре парня, чудилы какие-то. Почему он их повесил? Он же всегда жил у бабушки, в тиши, на берегу речки — там и домов-то двух десятков не наберется. Откуда у него такие замашки?
«Знаю я их», — сказал он, когда его спросили.
«Но откуда?»
«Брат Тассо с собой привез».
Мать тогда долго рассматривала афишу, будто с ней какая-то тайна связана, и в конце концов сказала: «Не знаю я, что с ней делать? А ты-то знаешь?»
«Конечно, знаю», — ответил Стефан. Но у него при этом был и свой секрет: если долго глядеть на афишу — музыку слышишь.
Сейчас он не смотрит на черную афишу, а сидит за столом, голову подпер ладонями и читает письмо, которое написал другу Тассо. И последние слова читает, и предпоследние, и дальше и дальше — но ничто его не трогает. А ведь все это он сам написал, и когда писал, думал о Тассо и представлял, как Тассо удивится: до чего ж далеко Стефан от речки уехал и теперь живет высоко-высоко в большом городе… Но сейчас Стефану все написанное кажется неправдой. И ему сейчас очень одиноко.
Он поднял голову, посмотрел в окно — подоконник на две ладони выше глаз. Стекла уже посерели, сквозь них льется белесый, как речной туман, свет, такой, когда уже деревьев не видно и в лугах заблудиться можно…
Как-то уже осенью, под вечер, они с Тассо шли куда-то и туман нагнал их вместе с вечерним сумраком. Даже видно было, как он накатывался на них, будто белый каток, широкий, как вся пойма, а они бежали от него прямо через болотистый луг, и все смеялись и даже баловались. И вдруг Тассо куда-то пропал. А Тассо потерял Стефана. Ни деревца, ни электрических столбов, ни огонька в окне — ничего не видно…
