Остров лебедей - [44]

— Иди, иди, — говорит она. — Ты не уйдешь, я уйду. — Но она это только говорит, никуда она не уходит, и Стефан не трогается с места, ноги, правда, будто свинцовые. Он очень боится, как бы Рита не расплакалась. Разревется, как Сабина, прямо здесь, в коридоре… страшно подумать!

Но вдруг — о чудо! — в глазах Риты — одно презрение. Слез как не бывало!

— Мне все известно! — снова говорит она. — Все. Берегись! — и ушла.

Стефан — за ней. Сначала будто язык проглотил, но потом повторяет как автомат:

— У тебя не все дома! У тебя не все дома… — и так вместе с Ритой входит в класс.

Зло смерив Стефана взглядом, Рита говорит:

— Не подумай, что я рассердилась. А то еще вообразишь что-нибудь!

Но Стефан уже спешит к задним столам — перешагивает через ноги Марио Функе, а потом перелезает и через Париса Краузе — он как раз силушку пробует, опершись на два крайних стола.

Аня встречает Стефана улыбкой, но вдруг лицо ее делается строгим. Стефан подает ей руку, говорит:

— Ну, как?

Рука Ани и теплая и холодная, она сразу отнимает ее.

— Ты сегодня рано вышла? — спрашивает он.

— А ты — поздно, — говорит Аня, и оба сидят за своими столами и не знают, о чем говорить, — времени совсем мало осталось.

Место рядом со Стефаном, слева у окна, пусто.

Начинается урок. Математика. С утра и сразу самый трудный! А место рядом со Стефаном все еще пусто. Значит, Губерт не пришел.

На следующий урок он тоже не приходит. И на все другие. После второй большой перемены фрау Майнерт сообщает:

— Губерт Химмельбах заболел. Кто пойдет к нему и передаст домашние задания?

— Я, — говорит Стефан. Во-первых, потому, что Губерт его друг, а во-вторых, потому, что ему все равно надо поговорить с Губертом. Может быть, он вчера уже был болен? Во второй половине дня? Так ведь тоже бывает — вдруг ты сразу и заболел.

Губерт живет на десятом этаже. Одним пролетом ниже он тогда гидрант открутил. Стефан поднимается на лифте и не видит гидранта. Да он и забыл о нем совсем, сто лет тому назад это было…

Стефан нажал на звонок. Тихо. Вроде бы никого дома нет. Стефан звонит еще раз. В квартире слышатся быстрые шаги. Женщины на высоких каблуках так ходят. Мама Стефана тоже.

Дверь открывает мать Губерта. Она гораздо моложе, чем Стефан ее помнит.

— А, это ты! — говорит она. — Губерт будет рад. — От нее исходит какой-то очень нежный запах, и Стефан, послушно идя за ней, старается дышать только чуть-чуть.

У Губерта такая же комната, как у него. И такая же у Риты.

— Я тебе гостя привела, — говорит мать.

Легкий толчок. Стефан стоит посреди комнаты. Совсем обалдел. Он оглядывается, но она уже вышла и закрыла за собой дверь.

Койка — справа, точно как у него, а столик повернут узкой стороной к окну, книжная полка получается сзади. «Неплохо, — думает Стефан, — так лучше, чем у меня! Нет стены перед глазами».

Губерт лежит на кровати, может, и сидит, одеяло в цветастом пододеяльнике натянул до самого подбородка и смотрит на Стефана, как барсук из норы.

— Ну, как ты? — спрашивает Стефан.

— Садись поближе, я не заразный.

Стефан садится на рабочий стул, он мягкий и вертится. Стефан крутится на нем и оглядывает комнату. На стенах одни велосипедисты-гонщики. Сверкают спицы, яркие вымпелы и не меньше пяти портретов капитана сборной Тэве Шура.

— Вот кто настоящий чемпион! — говорит Губерт.

— А сам ты тоже катаешься?

— Буду, когда мне купят гоночный.

— Рост у тебя неподходящий.

— При чем тут рост? Это если на лошади, жокей должен быть легкий. Велосипедисту надо быть сильным. Выносливым.

Стефан кивает в знак согласия, не хочет обижать Губерта. Смешно ведь слушать про силу и выносливость от маленького Губерта. И Стефан не смеется, а серьезно спрашивает:

— Ты вчера тоже? Вчера тоже был болен?

— Нет.

— А за Сабиной не зашел?

— Не мог.

— Не мог?

— Правда не мог, — говорит Губерт. — Я вышел примерно в половине пятого — мы ж с тобой на это время договорились, правда? А как зашел в лифт — вижу, этот тип стоит, ну помнишь — в канадке?

— В канадке?

— Ну да, подлец этот, — продолжает Губерт, — стоит в самом углу кабины и глаза вылупил. Будто и не узнает меня. А ведь узнал сразу, бандит!

— Вот она и ошибка! — говорит Стефан.

— В чем?

— В том, что ты зашел в лифт.

— Ясно, что ошибка, а чего мне делать-то было? А как только я тронулся, он меня сразу схватил и в душегубку зажал.

— Безо всякого?

— Без чего это?

— Ну, никто не подсел на нижних этажах?

— Подсел. Женщина одна, но он уже крепко держал меня, а вид делал, вроде мы играем, шутим вроде. Женщина еще сказала — нашли где баловаться, в лифте-то! Вот так все и было.

— Во бандюга, — говорит Стефан.

— На предпоследнем этаже мы вышли. Потом пролезли под трубами и в сушилку. Ты же знаешь.

— В сушилку?

— Он снял там веревки. Связал меня. И крышка.

Широко раскрыв глаза, Стефан смотрит на Губерта.

— Не веришь? — говорит Губерт.

— Связал? А как?

— Всего обмотал веревками. Будто египетскую мумию! И так и оставил лежать.

— И кляп — тоже?

— Кляп? — спрашивает Губерт.

— Чтоб ты не кричал.

— Мне и так нельзя было. И никого не позовешь. «Тихо, — сказал он мне. — Через час я вернусь, а ты лежи тихо». Так и сказал.

— А ты?

— Лежал и ждал.