Остров лебедей - [31]

— Ради такой маленькой открытки? — говорит мать. — Ненормальные!

— Тогда пусть приклеит.

— Тоже мне! И так все стены заклеены картинками.

— Под окном, — говорит отец, — еще место есть, — и улыбается, а Сусанна кивает ему — нечего, мол, время терять.

— Ну как? — спрашивает она Стефана.

— Вы сейчас уходите?

— Мы думали, ты с нами?

— Вообще-то, мне лучше остаться…

— Надолго или совсем?

— По правде — совсем.

— Час назад ты хотел идти с нами.

— А теперь не хочу. Здесь останусь.

— Ну знаешь ли!

— Останусь. Чего я в этом музее не видел! Ящериц, что ли?

Мать совсем растерялась. Снова она оглядывается на отца:

— Ты в состоянии что-нибудь понять?

Отец тоже не в состоянии что-нибудь понять, но говорит:

— Если не хочет — его дело.

— Ну, пускай, но должен же он объяснить почему?

— Сто раз его спроси — он всё равно не скажет.

— А я хотела бы знать!

Сабина села прямо на пол — съехала по стене и сидит. Она ждет. Отец тоже ждет. Не Стефана они ждут, они ждут мать — Сусанну. Стефан вдруг говорит:

— Могли бы и поехать.

— Куда это?

— К бабушке. Обещали ведь.

— К бабушке? Разве на сегодня обещали?

— Вообще, — говорит Стефан.

— Что вообще?

— Вообще обещали. — Голос дрожит, и чтобы не выдать себя, он кричит: — Обещали ведь поехать к бабушке!

Всех напугал своим криком. Все смотрят на него. Глаза у матери большие и совсем темные. Она говорит:

— Тебе прекрасно известно, почему мы не можем поехать.

— Почему? Я не знаю.

— Отец же не выздоровел еще. Ему нельзя в машине ехать. Ему разрешили небольшие прогулки — вот мы и собрались вместе выйти, а в машину ему запрещено садиться.

Стефан не верит матери. Он хотел бы верить, но не верит: до сегодняшнего дня она ни разу не вспомнила про бабушку, ни разу не говорила, что надо к ней поехать. «Кто же ей поверит?» — думает он, не глядя на мать. Стоит и вертит открытку. Вертит и вертит, пока мать не обрывает его:

— Перестань! Глупость какая!

— Почему глупость? Это открытка от Тассо.

Мать решает промолчать, а Стефан кладет открытку на стол, бережно кладет, словно это очень дорогая вещь. Мать, следившая за ним, говорит:

— Ты что ж, считаешь, что мы должны были без отца ехать? Одного его оставить на все воскресенье? Он же всю неделю один-одинешенек сидел совсем больной. А теперь, значит, и в воскресенье?

«Почему бы и нет, — думает Стефан. — Смотрел бы футбол по телевизору и не заметил бы, что нас дома нет. Очень хорошо могли бы поехать…»

— Ну как? — спрашивает мать. — Пойдешь с нами?

— Нет. Останусь.

— Оставайся!

Герман и Сабина уже в коридоре. Мать — за ними. Последнее, что Стефан видит, — блестящий черный сапожок и край развевающейся юбки. И последнее, что он слышит: пять шагов. Хлопает дверь. Стефан один.

Да, он один. Сидит и прислушивается: где-то далеко Сабиночкины туфельки стучат. Должно быть, лифт на этом этаже стоял. Квартира пуста, стены притихли, и оттого, что он так напряженно вслушивается, они еще тише, чем совсем тихие, он даже слышит гул в ушах. Может, ему догнать их? Побежать за Германом? Сусанной? Сабиночкой?

Он достал куртку, вышел из квартиры. Подошел было к лифту. Нет. Свернул на лестницу. Так будет лучше.

С реки дует ветер, люди стоят у парапета, бросают корм чайкам, уткам — вон там у самого моста, где дядька плотву ловил. Но Стефан его больше ни разу не видел.

Береговой откос почти совсем зеленый. Но деревья еще черные, хотя язычки свернутых листиков уже вылезли. У самой воды — ребята. Трое, четверо. Губерт с ними.

— Губерт! — зовет Стефан.

Но Губерт не слышит. Они там о чем-то спорят. Все старше Губерта — седьмой или восьмой класс. Самый рослый — здоровый такой буйвол — в канадской куртке. Заводила, должно быть. А канадка шикарная, черная, с красными квадратами. Стефан ее уже видел. Видел и парня. Живет на самом верху — 20-й этаж.

Сейчас Канадка говорит Губерту, но больше обращаясь к своим дружкам:

— Слыхали? Папенька его запирается. Учится! Он же еще в аиста верит.

— Что это ты несёшь? — говорит Губерт.

— Признайся — веришь в аиста.

— Сам ты в него веришь, — говорит Губерт, но чувствует, что это слабый ответ. А парень, засунув поглубже руки в карманы канадской куртки, говорит:

— Сказать, зачем твой отец запирается?

— Учится, — говорит Губерт.

— Как же! — И парень проводит ладонью по лицу Губерта, не зло, нет, а как бы глубоко сочувствуя.

— Брось, Экки! — говорит один из его приятелей.

— Надо ж просветить ребенка. Он и сам хочет. Или нет?

Через прибрежные кусты Губерт увидел Стефана, машет ему. Стефан в ответ. Губерт кричит:

— Слыхал, чего он брешет?

Канадка не обижается, стоит покачиваясь, ноги расставил. Присутствие Стефана придало Губерту мужества.

— Чего молчишь? Давай выкладывай, — говорит он. — Ты же мне сказать что-то хотел. Хотел ведь, чего молчишь?

— Хотел, а что?

Все трое хохочут. Губерт стоит перед ними петушок петушком, вот-вот наскочит в смертном прыжке. И Стефан за кустами смеется, словно зритель в первом ярусе, но старается это скрыть, не хочет обижать Губерта.

— Оставь его, Экки, хватит! — снова говорит приятель Канадки.

— Сейчас, погодите, — говорит Экки, — надо его просветить хоть немного. Значит, говоришь, папенька твой запирается уроки учить? Ну, ну, пораскинь-ка мозгами, светлая ты голова!