Остров Буян - [241]

— Мыслишь, твои шиши две сотни стрельцов одолеют?! — вызывая на дальнейшую откровенность, сказал Неволя.

— Прежде нос вытри, потом тебе воевода две сотни даст! — отрезал Иванка. — Моих пятьсот мужиков али вашу силу не одолеют!

Ульянка вызывающе захохотал:

— Тебе бы орешками торговать — дорожишься! Али с пытки правду сказывать хочешь?

— Пытай. Тебя впятеры мучить станут! — сказал Иванка.

Пятидесятники переглянулись. Дерзкая угроза связанного пленника говорила о том, что какая-то сила повстанцев поблизости есть и что Иванка надеется получить от них помощь. Однако шиши не нападали. Это позволило стрельцам заключить, что их не достаточно много для нападения…

Они послали разведку к селу и ждали. Лазутчики не возвращались…

— Силу копят шиши! — убежденно сказал Неволя. — Надо наскоро уходить, покуда можно пробиться.

— Отобьют они по дороге проклятого кобеля, — опять возразил Ульянка. — Одно остается: в рот кляп да покинуть его в подвале. Кто станет искать? А после наехать с сотней да вынять его и везти во Псков!

— Не к тому схватили, чтобы самим его кинуть! — взъелся Неволька. — Ехать, так и его везти. В рот кляп забьем, привяжем вора к седлу, окружим стрельцами. Ночью кто его разберет!..

По знаку Невольки двое стрельцов повалили связанного Иванку, и, прежде чем он успел вскрикнуть, в рот его всунули кляп и завязали платком…

8

Постоянные наезды ватажек в деревню, удалые рассказы о смелых выходках будоражили юную кровь Федюньки. От рассказов Иванки и его товарищей у него кружилась голова. Он мечтал быть героем и участником битвы.

«Хоть бы раз меня взяли, я бы им показал, каково я дите!» — размышлял огорченный Федюнька, оставленный Иванкой в деревне.

Он сидел насупленный и угрюмый, глядя в огонь светца. Аксюша в задумчивости сидела тут же, изредка прерывая молчание тяжким вздохом.

— Куды ни глянь — кругом панихида! — насмешливо сказал Гурка, входя со двора и взглянув на обоих. — Брось крушиться, Федюнька! Меня вот и тоже с собой не взяли, гляди — не скулю! — добавил он утешающе.

— Тебе что! Ты вон сколь дворян посек! — отозвался мальчишка.

— Топором-то?

— Ага.

— То не в счет. Плаха — не ратное поле!

— И в поле ты бился…

— Постой, поживи-ка на свете. И на твой век подраться достанется… Так-то, брат тезка!.. — заключил скоморох, широкими руками взъерошив курчавые волосы Федюньки.

Мальчишка капризно и недовольно мотнул головой, вырываясь.

— Пусти!.. Какой я те «тезка»!

— Такой и тезка! Тебя ведь Федором звать?

— Ну, Федькой…

— И меня тоже — Федькой…

Скучающий Федюнька оживленно придрался к словам скомороха, надеясь услышать какую-нибудь забавную шутку:

— А как же ты Гуркой стал?

— Так и стал: «Поп крестит Иваном, а люди зовут болваном!» Федюнькой меня батька с маткой махоньким звали, а как в скоморохи попал, стали Гуркой кликать.

— А бачка твой был скоморох? — с любопытством спросил Федюнька.

— Бачка был звонщиком в церкви.

— И мой тоже звонщик! — уже о оживлением подхватил Федюнька, в болтовне забывая свое огорчение.

— Ну вот! А ты говоришь — не тезка!.. — Гурка снова взъерошил волосы на голове Федюньки. — А как твоего бачку звали? — спросил он шутливо.

— Истомой…

Пальцы Гурки впились в мягкие кудри Федюньки.

— Постой… ты не балуй!.. — словно с какой-то угрозой сказал он. — Ты вправду скажи, как звали?!

— Чего ты?! — удивленно воскликнул Федюнька. — Я правду баю — Истомой.

— Постой, погоди… а матку как? — нетерпеливо, каким-то треснувшим голосом спросил скоморох. — Авдотьей?..

— Она потонула, — отозвался Федюнька.

— И брата Иванка искал на Москве — Первушку! — воскликнул Гурка.

— Какой он брат нам: изменщик, боярский холоп!.. — откликнулся в негодовании Федюнька.

— А еще у вас братья были? — необычным, дрожащим голосом добивался суровый, всегда спокойный Гурка.

Федька в испуге взглянул на него. Даже в сутемках избы глаза скомороха блеснули волнением. Его беспокойство передалось Федюньке. Мурашки пошли у него от затылка по всей спине и во рту пересохло, будто от страха.

— Был брат… Федюнька… — пролепетал он, с трудом выговаривая слова и глядя на Гурку вытаращенными вопрошающими глазами…

В этот миг за окном послышался топот скачущей лошади. Гурка и Федя, оба встрепенувшись, прислушались. Всадник спрыгнул с седла у крыльца, и вслед за тем дверь избы распахнулась. Задыхаясь, вбежал молодой удалец из ватаги, Власик Горюха.

— Ивана схватили! — воскликнул он, тяжело дыша. — Скорей, дядя Гурей! Стрельцов понаехало — сила!..

Гурка уже напяливал полушубок.

— Беги, живей всем запрягать! — решительно приказал он.

Вестник выбежал из избы.

Федюнька вскочил и схватился за шапку.

— Брось шапку, Федя, сиди, — властно сказал Гурка. — А ты чего встрепенулась, дева? Страшишься? Обыкнешь тут, не беда. На свете чего не бывает!..

— Не могу я тут… к матке хочу! — простонала Аксюша. — Боюсь я тут с вами!.. Пустили б меня домой…

— Ладно, ладно, как ворочусь — потолкуем… — прервал ее Гурка, засовывая за пазуху пистоль.

Прицепив сбоку саблю, он скинул шапку.

— Давай обнимемся, что ли… как знать!..

Он трижды поцеловался с Федюнькой, шагнул к Аксюше, но не нагнулся к ней, а лишь заглянул в ее испуганное лицо и выскочил вон…