Остроумие мира - [113]

— Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин.

— Уже несколько лет, — продолжали чиновники, — как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.

— Так мне нечего здесь делать, — сказал Нарышкин, — мое место занято.

С этими словами он вышел и более уже не показывался в конторе.

* * *

Когда Нарышкин находился в отставке и жил в Москве весьма уединенно, к нему приехал родственник некто Протасов, молодой человек, только что поступивший на служоу.

Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела свеча.

— Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? — спросил Нарышкин.

— Служу.

— Служи, служи, дослуживайся до наших чинов.

— Чтобы дослужиться до вашего звания, надо иметь ваши великие способности, ваш гений! — отвечал Протасов.

Нарышкин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:

— Я хотел посмотреть, не смеешься ли надо мной?

— Помилуйте! — возразил Протасов. — Смею ли я смеяться над вами?

— Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Если ты так действительно думаешь, то никогда до высоких чинов не дослужишься. Человек умный, со способностями проживет и так, а вот ежели человек скудоумный, да без способностей, то ему без чина никак не прожить, он никто, а потому он из кожи вон лезет, чтобы заполучить должность.

* * *

Сын графа Нарышкина сильно гулял в Париже, задолжал значительные суммы денег. Кредиторы, зная, что у него нет собственного имения, с требованием об уплате обратились к отцу. Старик решительно отказался платить долги за сына, предоставив кредиторам поступать с ним по закону. Молодого Нарышкина по приговору суда не замедлили заключить в тюрьму, где он и высидел определенное время. По окончании срока Нарышкина выпустили, и он, по законам Франции, не подлежал уже более преследованию своих кредиторов. После этого старик Нарышкин немедленно пригласил их всех к себе и, к крайнему их удивлению, заплатил каждому одолженную сыном сумму, при этом сказал:

— Я и прежде мог это сделать, но хотел проучить молодого человека, а то вы сами знаете, что русские не любят быть в долгу у французов.

* * *

Раз Нарышкин слишком грубо подшутил над одним вельможей.

Тот потребовал от Нарышкина удовлетворения.

— Согласен, — отвечал последний, — с тем только, чтобы один из нас остался на месте поединка.

Вельможа одобрил предложение и, захватив с собою пару заряженных пистолетов, отправился с Нарышкиным за город.

Отъехав верст десять, Нарышкин велел экипажу остановиться около одной рощи. Лакей отпер дверцы со стороны вельможи, который тотчас же выпрыгнул. Лакей быстро захлопнул дверцы, вскочил на козлы и закричал: «Пошел!» А Нарышкин, высунувшись из окна и заливаясь смехом, сказал противнику:

— Я сдержал свое слово: оставил вас на месте!

Кучер ударил по лошадям, и экипаж исчез, обдав одураченного вельможу целым столбом пыли.

* * *

Нарышкин оригинальным образом получил Андреевский орден.

Находясь однажды утром в уборной государя, когда тот одевался к выходу, и воспользовавшись его веселым настроением духа, Нарышкин испросил позволения примерить лежавшую на столе андреевскую ленту. Надев ее, он пошел в другую комнату, говоря:

— Там большое зеркало, и мне будет удобнее видеть, идет ли мне голубой цвет.

Из другой комнаты Нарышкин перешел в третью, четвертую и, наконец, возвратился смущенный.

— Государь! — воскликнул он в величайшем волнении. — Не погубите, не выдайте меня на посмеяние.

— Что с тобой случилось? — спросил государь в изумлении.

— Ах, государь, — продолжал Нарышкин, — погиб, да и только, если не спасете!

— Да говори же скорее, почему ты так встревожен?

— Вообразите, государь, мой стыд, мое изумление: выхожу с поспешностью в третью комнату от уборной, в ту самую, где большие зеркала… Вдруг откуда-то взялись придворные, окружают меня — и военные, и статские, и Бог знает кто. Один жмет мне руку, другой душит в своих объятиях, третий заикается от досады, обращаясь с поздравлениями, четвертый, кланяясь в пояс, стряхивает на меня всю пудру со своего парика. С большим трудом вырвался я из шумной толпы, где множество голосов как будто нарочно слились в один, приветствуя меня с монаршей милостью. Что мне теперь делать? Как показаться? Пропал, да и только.

Император рассмеялся и успокоил встревоженного Нарышкина, сказав, что жалует его Андреевским орденом.

* * *

Был какой-то торжественный день. Весь двор только что сел за парадный стол; комендант генерал-лейтенант Башуцкий стоял у окна с платком в руке, чтобы, как только будет произнесен тост, подать сигнал для пальбы из крепости. Нарышкин, как гофмаршал, не сидел за столом, а распоряжался. Заметив важную позу коменданта, Нарышкин подошел и сказал:

— Я всегда удивляюсь точности крепостной пальбы и не понимаю, как вы это делаете всегда вовремя…

— О, помилуйте! — отвечал Башуцкий. — Очень просто. Я возьму да и махну платком, вот так!

И махнул взаправду, вследствие чего из крепости поднялась пальба раньше времени. Всего смешнее было то, что Башуцкий не мог понять, как это могло случиться, и собирался после стола сделать строгий розыск и взыскать с виновного.