Остроумие мира - [115]

— Врешь, дурак, — смеясь, сказал ему Павел Петрович, — император я, а он оператор.

— Извините, батюшка, — сказал ямщик, кланяясь царю в ноги, — я не знал, что вас двое.

* * *

Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число блюд по сословиям, а у служащих — по чинам.

Майору определено было иметь за столом три блюда.

Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил:

— Господин майор, сколько у вас за обедом подано блюд?

— Три, ваше императорское величество.

— А позвольте узнать, господин майор, какие?

— Курица плашмя, курица ребром и курица боком, — отвечал Кульнев.

Император расхохотался.

* * *

Император Павел любил показывать себя человеком бережливым на государственные деньги для себя. Он имел одну шинель для весны, осени и зимы, ее подшивали то ватой, то мехом, смотря по температуре, в самый день его выезда.

Случалось однако, что вдруг становилось теплее требуемых градусов для меха, тогда поставленный у термометра придворный служитель натирал его льдом до выхода государя, а в противном случае согревал его своим дыханием. Павел не показывал вида, что замечает обман, довольный тем, что исполнялась его воля.

Точно так же поступали и в приготовлении его опочивальни. Там вечером должно было быть не менее четырнадцати градусов тепла, а печь оставаться холодной. Государь спал головой к печке. Но как в зимнее время соблюсти эти два условия? Во время ужина слуги расстилали в спальне рогожи и всю печь натирали льдом. Павел, входя в комнату, тотчас смотрел на термометр, — там четырнадцать градусов. Трогал печку, — она холодная. Довольный исполнением своей воли, он ложился в постель и засыпал спокойно, хотя впоследствии стенки печи, естественно, делались горячими.

* * *

Пушкин рассказывал, что, когда он служил в министерстве иностранных дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь, Пушкин расспрашивал его про службу и услышал от него следующее.

Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: «Указ его Императорского Величества» — и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начала приказания, и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.

— Что ж государь? — спросил Пушкин.

— Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.

* * *

При императоре Павле I в иностранных газетах появились статьи о России, в которых, между прочим, настоятельно советовалось русскому императору быть бдительным, не дремать, проснуться. Доложили графу Безбородко и спрашивали его, возможно ли пропустить в России газеты с подобными статьями.

«Чего они его будят, — флегматично заметил граф-малоросс, — он уже и без того так проснулся, что и нам не дает спать!»

* * *

Митрополит Филарет славился своим удивительно спокойным и правильным мышлением и находчивостью. Сочинитель русского гимна А. Ф. Львов одно время хлопотал, чтобы церковное пение во всех церквах России было однообразное, и для образца сочинил литургию. Он просил Филарета позволить ему представить свое сочинение на его суждение и, получив согласие, явился к митрополиту с четырьмя певчими. Те пропели литургию пред владыкою, тот прослушал и попросил, чтоб ее вновь пропел один из певчих. У Львова же вся литургия была четырехголосная, и потому он отвечал, что один певчий ее пропеть не может.

— Вот то-то и есть, — спокойно сказал митрополит. — У нас в сельских церквах только и певчих что один дьячок, да и тот нот не знает. Кто же будет петь вашу литургию?

* * *

Однажды за обедом, где присутствовал в числе других лиц духовного звания и митрополит Филарет, какой-то священник почтительно посетовал на то, что владыка весь исхудал, истощив себя постом и молитвою.

Митрополит, указывая на себя, т. е. на тело свое, сказал, что этого «скота» надо угнетать.

— А как же, владыка, — заметил один из присутствовавших, — ведь сказано: «Блажен, кто и скоты милует!»

* * *

Известно, что в годы правления императора Павла I гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов. Ежедневный открытый стол на 30–50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот стол кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе не знакомые хозяину. Таковыми столами были преимущественно в Петербурге столы графа Шереметева и графа Разумовского. К одному из них повадился постоянно ходить один скромный искатель обедов и чуть ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце стола, и также слуги обходили его. Однажды он почти голодный встал со стола. В этот день именно так случилось, что хозяин после обеда, проходя мимо, в первый раз заговорил с ним и спросил: