Осторожно, в джунглях засада! - [5]
«Гэм-димогэн», — запевает солист, «Гэм-димогэн», — отвечает хор. «Гэм-димогэн» — рывок, «Гэм-димогэн» — вот он, берег. И артель рабочих вмиг превращается в оркестр.
Ракушка — тромбон, другая — саксофон… Семь раковин — духовой оркестр. Солисты то и дело прикрывают раструбы замысловатых океанских ракушек кулаками, звучит сказочный ансамбль подводного царства….
А вот за рощей баобабов вырастает наконец город.
Город на острове. Город, рожденный океаном. Город — морские ворота Восточной Африки. Первое, что видишь, — форт Йезус. Португальская крепость, стоящая над океаном уже четыре века. У ее подножия был когда-то невольничий рынок. Купленных рабов заключали в подземные казематы. А тут же рядом, в живописном порту, бросали тогда якоря бригантины, бриги, фрегаты, дхоу из Индии и Персии, Португалии и Испании. Переждав северо-восточный муссон, они в декабре выходили в обратный путь с живым товаром.
Все это представляешь живо, потому что и сейчас под средневековыми стенами форта Йезус у древнего порта стоят шхуны рыбаков, туристские яхты, древние баркасы и даже дхоу — те самые арабские парусники, которые еще восемьдесят лет назад перевозили рабов.
С них сходят в затейливых белых юбочках африканцы-гирьяма, арабы в бурнусах, индийцы в чалмах.
Недалеко от старого порта раскинулись причалы нового, крупнейшего в Восточной Африке. Теперь Момбаса — самый промышленный, самый пролетарский город независимой Кении.
Если пройти от форта Йезус по центральному проспекту, то увидишь Фонтан независимости. Струя падает на огромную мозаичную карту Африки.
Фонтан независимости — символ новой, единой Африки
Два памятника — двум эпохам. Но эпоха форта Йезус — не такая уж древность, хотя сама крепость превращена в музей. И проявляется это не только во внешнем облике Момбасы — в ее старом, средневековом районе, в ее бессчетных мечетях,* пагодах, католических соборах, в ее разноплеменном говоре и облике, где десятки тысяч африканцев, индийцев и арабов соседствуют с потомками португальских и английских корсаров.
Она, эпоха форта Йезус, продолжает жить и в чем-то более важном. Проезжаем белоснежный Ньяли-бридж и узнаем: этот мост — собственность компании, которой заправляет англичанин Гринвуд, приморское шоссе, золотые пляжи, лазурный берег Бамори-бич — тоже его собственность. Минуем цементный завод — его владелец швейцарец Манделл. Городская газета принадлежит компании «Ист-африкэн стандард», где хозяйничает англичанин Андерссон. И даже форт Йезус показывает португалец де Суза.
На берегу Индийского океана у Момбасы я попал в мангры. Что это такое? Мангры — лес, затопляемый океаном. Лес по колено в воде — было время прилива Это — особый мир. Здесь свои мангровые крабы, мангровые рыбы и над всем — удивительнейшие деревья, деревья-«кенгуру». Семя не падает с дерева, оно прорастает прямо на материнской ветке, пускает корень, стебель. И только затем — готовое к встрече с океаном — покидает дерево. Семя вонзается в ил острым корневищем, спешит закрепиться, укорениться в считанные часы и минуты отлива. А когда нагрянет вода, когда наползет в мангры пена океанского прибоя, росток отчаянно цепляется за ил, и все же чаще всего его уносит в океан.
Мне вспоминались мангры, эта скрытая ежедневная схватка, когда я видел, как океан наживы, океан неоколониализма захлестывал ростки, рожденные в не-20 зависимой Африке.
…Он представился — управляющий нефтеперегонным заводом британской компании «Ройял Датч Шелл». Впрочем, на фронтоне конторы было выведено просто «Шелл». Пока управляющий объяснял («крупнейший нефтеперерабатывающий завод в Восточной Африке, выгоды — колоссальные»), меня не покидало чувство, что я его уже видел. Лицо хорька с подстриженными, как английский газон, усами, доверительный полушепот — не то сутенер из Сохо, лондонского «дна», не то вороватый букмекер. Так я и не припомнил, где уже видел его, а может быть, все они на одно лицо: недавно встретился мне такой же англичанин в Бирме, я даже имя у него спросил — оказался не тот, не из Момбасы. В одном я не ошибся, он был из наглого десятка.
Покончив с беглым вступлением, он проникновенно — как «белый белому» — сообщил, что африканцы — это большие дети и, если бы не английская фирма, померли бы все с голоду. Мы им даем (тут управляющий начал загибать пальцы) комнаты, которые им не снились, высокую квалификацию — и притом бесплатно, зарплату, о которой черный может только мечтать…
— А что же вы требуете взамен? — перебил я англичанина.
— Только одно — не вступать в профсоюз, не общаться с голытьбой и смутьянами. Вырастить эту элиту, триста образцовых рабочих, стоило нам немалых средств, мы их не намерены выбрасывать на ветер, — веско заявил англичанин.
Тут не стоит, видимо, пересказывать, как переменился управляющий, убедившись в отсутствии «белой» солидарности. Он раздраженно разрядил весь свой обширный запас антисоветчины и примолк только тогда, когда я поинтересовался, высказывается ли он как подданный ее величества или как гражданин Кении (большинство англичан приняло кенийское гражданство).
