Осторожно — пума! - [17]

Я закричал:

— Давай сюда!

Но шум реки заглушил голос. В ответ тоже кричали, а что — не мог разобрать. Видя, что топографы на спускаются, мы через несколько минут вдвоем двинулись в путь. Он был непродолжительным. Вскоре его преградила очередная скала. От самой воды до верха скалу разбила расселина шириной в метр — полтора.

— Как? Влезем? — спросил я Иосифа.

— Влезем.

Первым полез он. Забыв одно из правил альпинистов — не лезть на скалу, пока не остановился впереди идущий, я начал взбираться следом за ним, упираясь ногами в одну, а спиной в другую стенку расселины и помогая себе руками. Уж очень холодно было стоять без движения. Перед самым верхом скалы расселина поворачивала влево под прямым углом. Когда я уже приближался к середине расселины, Иосиф скрылся за поворотом. Вдруг почти сразу послышался грохот и крик: «Камень!» Тут же из-за угла вылетел камень побольше головы, с силой стукнул в стенку расселины, отскочил и ударился в противоположную…

Часто бывает в момент смертельной опасности, мысль, как теперешние счетно-кибернетические машины, с удивительной последовательностью и логичностью произвела всесторонний расчет. Чтобы свалить меня с почти отвесной скалы, достаточно легонького толчка, а не только камня, способного раздробить голову или поломать ребра. Посмотрел вниз. Там острые камни и лютый поток Огоджи, только и ждущий, чтобы искромсать, истолочь, превратить в котлету. Кроме того, лететь туда около пятнадцати метров — и без Огоджи жизни лишишься. Разминуться с камнем в метровой расселине трудно, но можно. Нужно только сделать полшага вверх. Почему полшага? Не помню, чтобы это было рассчитанное, хотя бы глазомерно, расстояние. Скорее всего инстинкт подсказал эти полшага с математической точностью. Также не помню, чтобы при этом я торопился, — нет, просто были сделаны полшага, спина уперлась в стену, ноги в другую, а в следующее мгновение камень сильно ударился около уха повыше плеча, отскочил, ударился против носа, затем около кисти правой руки и полетел дальше зигзагами, отскакивая от стенок расселины. По рукам и лицу больно застучала свита обломка — мелкие камешки и дресва. Проводив глазами камень и его спутников, пока они не скрылись в воде, я быстро проскочил остаток щели.

— В другой раз осторожнее надо с камнями, — вскользь заметил я Иосифу.

Что еще можно было сказать, когда сам виноват? Веками стоящие горы и тайга не терпят поспешности и жестоко на-называют нарушителей. Впрочем, камень в тесной расселине не произвел заметного впечатления на усталое сознание.

Дальнейшее движение шло, может быть, немногим быстрее ползущей улитки. Усталость, голод, бессонная ночь, а главное противный холод мокрой одежды быстро съедали остатки физических сил. Багульник, на который в обычное время не обращалось большого внимания, сделался почти непреодолимым препятствием. Он схватывал ноги и цепко держал их. Особенно было плохо Иосифу — его раненая нога распухла. Нас передвигала уже не физическая сила и даже не воля, а, очевидно, привычка к ходьбе. Мы просто механически переставляли ноги, останавливаясь в изнеможении через пятьдесят — шестьдесят шагов. Но ни стоять, ни тем более сидеть долго мы не могли из-за цепенящего холода. Одна минута — и мы начинали переставлять ноги дальше. Казалось, что поход никогда не кончится. Мысли тащились в темпе ходьбы и только в одном направлении. Настанет ли момент, когда мы переступим порог избушки и можно будет стянуть с себя все мокрое? Придется ли когда-нибудь сесть, хотя бы у костра, и съесть миску горячего супа?

Именно тогда я узнал, какова высочайшая цена хотя бы пусть рваной, но сухой одежды и одной-единственной тарелки горячего супа или кружки чая. Все, что было пережито до этого, отодвинулось в невероятную даль, потускнело и утратило всякий смысл, казалось мелким и ничтожным.

Тем временем на дальневосточную тайгу спускалась темнота. Если в прошлую ночь было нас четверо, то теперь два человека имели в несколько раз меньше запасов тепловой энергии, даже нет топора, унесенного Грязновым. Снова начался мелкий дождь. Снова в глазах поплыла серая муть, а силуэты деревьев начали сливаться в общую черную массу. Появилась апатия. Мозг был занят только руководством перестановки ног.

И вот когда сознание готово было потемнеть точно так же, как потемнела тайга, что-то блеснуло.

— Ты видел? — закричал я.

— Огонь!

Где-то далеко-далеко, еле-еле пробившись сквозь качающиеся кусты, мелькнул и померк огонек. Через несколько шагов он робко проник в таежную темень.

— Огонь! Угольный Стан!

Человек может долго прожить, много пережить всяких встрясок и все же вряд ли до конца познает и исчерпает свои возможности. В этом, наверное, заключена сила жизни. За минуту до вспышки огонька еле волочившие разбитые ноги и падавшие от усталости люди, не мечтавшие о возможности пройти еще хотя бы один километр, вдруг сорвались и побежали, как малые ребятишки. Мы перепрыгивали через упавшие деревья, делали скачки из багульника, из которого только что не могли вытянуть ногу. Кусты мелькали по бокам и никак не могли затормозить бега, они лишь, казалось, ласково ударяли по ногам и совсем незлобно царапали лицо.