Осточерчение - [20]

бараний суп у старого неулыбчивого шамана,

что чувствует человека милях в пяти, и курит гашиш через

жёлтый верблюжий зуб, и понимает нас не весьма, но

углём прижигает ранки, чтоб нам идти, заговаривает

удушливый жар и зуд, и ещё до рассвета

выводит нас из тумана

и мы ночуем в пустых заводских цехах, где плесень

и горы давленого стекла, и истошно воют дверные петли

и кислые ягоды ищем мы в мягких мхах, и такая шальная

радость нас обняла, что мы смеёмся уже – не спеть ли

берём яйцо из гнезда, печём его впопыхах, и зола, зола,

и зубы в чёрном горячем пепле

как будто пересекаем ручьи и рвы, распускаем швы,

жжём труху чадящую на привале,

состоим из почвы, воды, травы, и слова уходят из головы,

обнажая камни, мостки и сваи

и такие счастливые, будто давно мертвы, так давно мертвы,

что почти уже

не существовали

27 июня 2011 года

Песни острова Макунуду

Нине Берберовой

I

океан говорит: у меня в подчиненьи ночь вся,

я тут верховный чин

ты быстрее искорки, менее древоточца,

не знаешь принципов и причин

сделай милость, сядь и сосредоточься,

а то и вовсе неразличим

сам себе властитель, проектировщик,

военный лекарь, городовой,

ни один рисунок, орнамент,

росчерк не повторяю случайный свой

кто не знает меры и тот, кто ропщет,

в меня ложится вниз головой

ну а ты, со сложной своей начинкой,

гордыней барина и связующего звена

будешь только белой моей песчинкой,

поменьше рисового зерна,

чтобы я шелестел по краю и был с горчинкой,

и вода

была ослепительно зелена

II

когда буря-изверг

крошит корабли

пусть я буду высверк

острова вдали —

берега и пирса,

дома и огня;

океан скупился

показать меня.

чаячьего лая

звук издалека,

ракушка жилая

едет вдоль песка,

и гранат краснеет

вон у той скалы,

и вода яснее

воска и смолы —

так, что служит линзой

глянувшим извне

и легко приблизит,

что лежит на дне.

мрамора и кварца

длинны берега,

и в лачуге старца

суп у очага.

век свеча не гасла

у его ворот.

вёл густого масла

этот резкий рот,

скулы и подглазья

чей-то мастихин,

и на стенке вязью

древние стихи.

«где твоя темница?

рыбы и коралл.

ты погиб, и мнится,

что не умирал.

что-то длит надежду.

и с моим лицом —

кто-то средний между

богом и отцом.

судно кружат черти.

для тебя кошмар

кончен – счастье смерти

есть великий дар».

не сочтёт кощунством

грустный сын земли —

я хочу быть чувством

острова вдали.

III

и когда наступает, чувствуешь некое облегчение:

всё предвидел, теперь не надо и объяснять.

истина открывается как разрыв, как кровотечение —

и ни скрыть, ни вытерпеть, ни унять.

смуглый юноша по утрам расправляет простыни,

оставляет нам фруктов, что накормили бы гарнизон.

– где вы были в последние дни земли?

– мы жили на острове.

брали красный арабский «мальборо»

и глядели на горизонт.

мы шутили: не будет дня, когда нас обнаружат взрослыми, —

ничего живого не уцелеет уже вокруг.

– что вы знали об урагане?

– что это россказни

для туристов, жаждущих приключений, и их подруг.

ровно те из нас, кого гибель назначит лучшими,

вечно были невосприимчивы к похвалам.

– что вы делали в час, когда туча закрыла небо?

– обнявшись, слушали,

как деревья ломаются пополам.

вспоминали по именам тех, кто в детстве нравился,

и смеялись, и говорили, что устоим.

старый бармен, кассу закрыв на ключ,

не спеша отправился

ждать, когда море придёт за ним.

IV

молодость-девица,

взбалмошная царица

всего, что делается

и не повторится.

чаянье, нетерпение,

сладостная пытка —

всё было от кипения,

от переизбытка.

божественное топливо,

биение, напряженье —

дай тем, кем мы были растоптаны,

сил вынести пораженье,

кем мы были отвергнуты —

не пожалеть об этом,

а нам разве только верности

нашим былым обетам,

так как срока давности —

радуга над плечами —

нет только у благодарности

и печали.

декабрь 2012 года, остров Макунуду,

Мальдивский архипелаг

Больше правды

как открывается вдруг горная гряда,

разгадка, скважина; все доводы поправ, ты

возник и оказался больше правды —

необходимый, словно был всегда.

ты область, где кончаются слова.

ты детство, что впотьмах навстречу вышло:

клеёнка, салки, давленая вишня,

щекотка, манка, мятая трава.

стоишь, бесспорен, заспан и влюблён,

и смотришь так, что радостно и страшно —

как жить под взглядом, где такая яшма,

крапива, малахит, кукушкин лён.

я не умею этой прямоты

и точной нежности, пугающей у зрячих,

и я сую тебе в ладони – прячь их —

пакеты, страхи, глупости, цветы;

привет! ты пахнешь берегом реки,

подлунным, летним, в молодой осоке;

условия, экзамены и сроки

друг другу ставят только дураки,

а мы четыре жадные руки,

нашедшие назначенные строки.

25 апреля 2012 года

XII

Сороковой

Когда ты вырастешь – в нью-йоркском кабаке

Брюнеточка из творческой богемы

Попросит расписаться на руке

И даже скажет, путая фонемы,

Пять слов на украинском языке —

Мир вынырнет из своего пике —

И даже дети выучат поэмы

О Вере и Красивом Мудаке —

Я распечатаю четыре кадра, где мы

Сидим на пристани вдвоём, и вдалеке

Очерчен центр солнечной системы.

Повешу в комнате и сдохну налегке.

Да, от меня всегда одни проблемы.

Ты будешь худ и через тридцать лет.

Продолжишь наделяться, раз за разом,

Чем-то таким, чего в помине нет:

Какой-то новый станет биться разум,

Как можно быть таким зеленоглазым

И ничего не чувствовать в ответ.

Сплошной, невосприимчивый к приказам,

Ты будешь лить холодный белый свет,