Осточерчение - [21]

Но сам, увы, не сможешь быть согрет.

Сейчас февраль, и крабы из песка

Вьют города, опровергая хаос.

Ворона вынимает потроха из

Рыбёшки мелкой, в полтора броска.

А ты влюблён, и смертная тоска

Выстраивать побуквенно войска

Меня толкает, горько усмехаясь.

Сдавайся, детка. Армия близка.

Ты был здесь царь. Ты весь народ согнал.

Ты шёл как солнце из своих покоев.

Ты запустил здесь жизнь, перенастроив

На новый спутник, на другой сигнал.

Всяк твоим именем лечил и заклинал.

Где мне теперь искать таких героев?

Такой сюжет? Такой телеканал?

Мне очень жаль. Ты был водой живой,

Был смысл и голос. Не модель, не особь.

Мой низкорослый вежливый конвой

Ведёт тебя всё дальше через осыпь,

И солнце у тебя над головой.

Второй,

седьмой,

тридцать девятый способ

Бессмертия.

Держи сороковой.

8 февраля 2010 года

Рябью

господи мой, прохладный, простой,

улыбчивый и сплошной

тяжело голове, полной шума, дребезга,

всякой мерзости несмешной

протяни мне сложенные ладони да напои меня тишиной

я несу свою вахту, я отвоёвываю у хаоса

крошечный вершок за вершком

говорю всем: смотрите, вы всемогущие

(они тихо друг другу: «здорово, но с душком»)

у меня шесть рейсов в неделю, господи,

но к тебе я пришёл пешком

рассказать ли, как я устал быть должным

и как я меньше того, что наобещал

как я хохотал над мещанами, как стал лабухом у мещан

как я экономлю движения,

уступая жильё сомнениям и вещам

ты был где-то поблизости, когда мы пели целой кухней,

вся синь и пьянь,

дилана и высоцкого, все лады набекрень,

что ни день, то всклянь,

ты гораздо дальше теперь,

когда мы говорим о дхарме и бхакти-йоге, про инь и ян

потому что во сне одни психопаты грызут других,

и ты просыпаешься от грызни

наблюдать, как тут месят,

считают месяцы до начала большой резни

что я делаю здесь со своею сверхточной оптикой,

отпусти меня, упраздни

я любил-то всего, может, трёх человек на свете,

каждая скула как кетмень

и до них теперь не добраться ни поездом, ни паромом,

ни сунув руку им за ремень:

безразличный металл, оргстекло, крепления,

напыление и кремень

господи мой, господи, неизбывные допамин и серотонин

доживу,

доумру ли когда до своих единственных именин

побреду ли когда через всю твою музыку,

не закатывая штанин

через всю твою реку света, все твои звёздные лагеря,

где мои неживые братья меня приветствуют,

ни полслова не говоря,

где узрю, наконец, воочию – ничего не бывает зря

где ты будешь стоять спиной (головокружение и джетлаг)

по тому, как рябью идёт на тебе футболка,

так, словно под ветром флаг

я немедленно догадаюсь, что ты ревёшь, закусив кулак

Львов – Пермь – Москва, октябрь 2012 года

Ману

об исчерпанной милости ману узнаёт по тому, как вдруг

пропадает крепость питья и курева, и вокруг

резко падает сопротивленье ветра, и лучший друг

избегает глядеть в глаза, и растёт испуг

от того, что всё сходит с рук.

в первый день ману празднует безнаказанность,

пьёт до полного забытья,

пристаёт к полицейским с вопросом, что это за статья,

в третий ману не признают ни начальники, ни семья,

на шестой ему нет житья.

«ну я понял – я утратил доверие,

мне теперь его возвращать.

где-то я слажал, ты рассвирепел и ну меня укрощать.

ну прекрасно, я тебя слушаю —

что мне нужно пообещать?»

«да я просто устал прощать».

ману едет на север, чеканит «нет уж»,

выходит ночью на дикий пляж:

всё вокруг лишь грубая фальшь и ретушь,

картон и пластик, плохой муляж;

мир под ним разлезается словно ветошь,

шуршит и сыплется, как гуашь.

«нет, легко ты меня не сдашь.

да, я говорил,

что когда б не твоя пристрастность и твой нажим,

я бы стал всесилен (нас таких миллион),

я опасен, если чем одержим, и дотла ненавижу,

если я уязвлён,

но я не заслужил, чтобы ты молчал со мной как с чужим,

городил вокруг чёртов съёмочный павильон —

не такое уж я гнильё».

«где ты, ману, – а где все демоны,

что орут в тебе вразнобой?

сколько надо драться, чтобы увидеть,

что ты дерёшься с самим собой?

возвращайся домой

и иди по прямой до страха и через него насквозь,

и тогда ты узнаешь, как что-то тебе далось.

столько силы, ману, – и вся на то,

чтобы только не выглядеть слабаком,

только не довериться никому и не позаботиться ни о ком, —

полежи покорённый в ладони берега,

без оружия, голышом

и признайся с ужасом, как это хорошо.

просто – как тебе хорошо».

30 января 2013, Гокарна, Карнатака

Невыносимо

мой великий кардиотерапевт,

тот, кто ставил мне этот софт,

научи меня быть сильнее, чем лара крофт,

недоступней, чем астронавт,

не сдыхать после каждого интервью,

прямо тут же, при входе в лифт,

не читать про себя весь этот чудовищный

воз неправд

как они открывают смрадные свои рты,

говорят: «ну спой же нам, птенчик, спой;

получи потом нашей грязи и клеветы,

нашей бездоказательности тупой, —

мы так сильно хотели бы быть как ты,

что сожрём тебя всей толпой;

ты питаешься чувством собственной правоты,

мы – тобой»

остров моих кладов, моих сокровищ, моих огней,

моя крепость, моя броня,

сделай так, чтоб они нашли кого поумней,

чтобы выбрали не меня;

всякая мечта, моё счастье, едва ты проснёшься в ней, —

на поверку гнилая чёртова западня.

как они бегут меня побеждать,

в порошок меня растереть;

как же я устала всех убеждать,

что и так могу умереть —

и едва ли я тот паяц,

на которого все так жаждали посмотреть;