Осточерчение - [14]

когда кончится тьма сырая и чертовщина,

Я пойду напьюсь всего мира свежего, серебристого,

для меня только что налитого из кувшина,

И начну быть живая полно, живая пристально, так,

чтоб если любовь гора, моё сердце – её вершина.

27 октября 2012 года

Миссис Корстон

Когда миссис Корстон встречает во сне

покойного сэра Корстона,

Она вскакивает, ищет тапочки в темноте,

не находит, чёрт с ними,

Прикрывает ладонью старушечьи веки чёрствые

И тихонько плачет, едва дыша.

Он до старости хохотал над её рассказами; он любил её.

Все его слова обладали для миссис Корстон

волшебной силою.

И теперь она думает, что приходит проведать милую

Его тучная обаятельная душа.

Он умел принимать её всю как есть: вот такую, разную

Иногда усталую, бесполезную,

Иногда нелепую, несуразную,

Бестолковую, нелюбезную,

Безотказную, нежелезную;

Если ты смеёшься, – он говорил, – я праздную,

Если ты горюешь – я соболезную.

Они ездили в Хэмпшир, любили виски и «Пти Шабли».

А потом его нарядили и погребли.

Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.

Там его и найдёт, как станет сама покойницей.

Только что-то гнетёт её, между рёбер колется,

Стоит вспомнить про этот рай:

Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой

и «Джонни Уокером»,

Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.

«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.

Говорила же – не играй».

15 мая 2008 года.

Тара Дьюли

Тара Дьюли поёт под плеер («эй, мисс, потише вы!»)

Носит строгие туфли с джинсами арэнбишными,

Пишет сказки – чужим ли детям, в порядке бреда ли.

Танцевала в известной труппе, пока не вышибли.

Тара дружит со всеми своими бывшими

Так, как будто они ни разу её не предали.

Тара любит Шику. Шикинью чёрен, как антрацит.

Он красивый, как чёрт, кокетливый, как бразилец.

Все, кто видел, как он танцует, преобразились.

Тара смотрит, остервенело грызёт мизинец.

Шику улыбается, словно хищник, который сыт.

Когда поздней ночью Шикинью забросит в клуб

Божия карающая десница,

Когда там танцпол для него раздастся и потеснится,

Когда он, распаренный, залоснится

Каждым мускулом, станет жарок, глумлив, несносен,

И улыбка между лиловых дёсен,

Между розово-карих губ,

Диско грянет тяжёлой рокерской бас-гитарой,

Шику встретится вдруг эмалевым взглядом с Тарой,

Осознает, что просто так ему не уйти;

Им, конечно, потом окажется по пути,

Даже сыщется пару общих знакомых, общих

Тем; он запросто едет к ней, а она не ропщет,

(«я не увлекусь, я не увлекусь, я не увлекусь»);

Когда он окажется как египетский шёлк наощупь,

Как солёный миндаль на вкус, —

Ещё не просыпаясь, чувствуешь тишину —

это первый признак.

Шику исчезает под утро, как настоящий призрак.

Только эхо запаха, а точней, отголосок, призвук

Оставляет девушкам, грубиян.

Боль будет короткая, но пронзительная, сквозная.

Через пару недель она вновь задержится допоздна и

Будет в этом же клубе – он даже её узнает.

Просто сделает вид, что пьян.

30 апреля 2008 года.

Джо Тодуа

Тимуру Шотычу Какабадзе

Старый Тодуа ходит гулять пешком,

бережёт экологию и бензин.

Мало курит, пьёт витамин D3, тиамин и кальций.

Вот собрался было пойти слушать джаз сегодня —

но что-то поздно сообразил.

Джазом очень в юности увлекался.

Тодуа звонила сегодня мать;

иногда набирает брат или младшая из кузин, —

Он трещит с ними на родном, хоть и зарекался.

Лет так тридцать назад Джо Тодуа был грузин.

Но переродился в американца.

Когда Джо был юн, у него была русская маленькая жена,

Обручальное на руке и два сына в детской.

Он привёз их сюда, и она от него ушла —

сожалею, дескать,

Но, по-моему, ничего тебе не должна.

Не кричала, не говорила «тиран и деспот» —

Просто медленно передумала быть нежна.

И с тех пор живёт через два квартала,

в свои пионы погружена.

Сыновья разъехались, – Таня только ими окружена.

Джо ей делает ручкой через забор —

с нарочитой удалью молодецкой.

А вот у МакГила за стойкой, в закусочной на углу,

Происходит Лу, хохотушка, бестия и – царица.

Весь квартал прибегает в пятницу лично к Лу.

Ей всегда танцуется; и поётся; и ровно тридцать.

Джо приходит к ней греться, ругаться,

придуриваться, кадриться.

Пережидать тоску, острый приступ старости, стужу, мглу.

– Лу, зачем мне кунжут в салате —

Лу, я же не ем кунжут.

– Что ж я сделаю, если он уже там лежит.

– Лу, мне сын написал, так время летит, что жуть,

Привезёт мою внучку – так я тебе её покажу,

У меня бокалы в шкафу дрожат – так она визжит.

– Джо, я сдам эту смену и тоже тебе рожу,

А пока тут кружу с двенадцати до восьми —

Не трави меня воображаемыми детьми.

– Она есть, ты увидишь. Неси мой стейк уже, не томи.

Если есть двусмысленность в отношениях – то не в их.

Джо – он стоит того, чтобы драить стойку

и всё ещё обретаться среди живых.

Лу, конечно, стоит своих ежедневных заоблачных

Чаевых.

14 марта 2008 года.

Джеффри Тейтум

Джеффри Тейтум садится в машину ночью,

в баре виски предусмотрительно накатив.

Чувство вины разрывает беднягу в клочья:

эта девочка бьётся в нём, как дрянной мотив.

«Завести машину и запереться; поливальный шланг

прикрутить к выхлопной трубе,

Протащить в салон.

Я не знаю другого средства, чтоб не думать о ней,

о смерти и о тебе».

Джеффри нет, не слабохарактерная бабёнка,

чтоб найти себе горе и захлебнуться в нём.

Просто у него есть жена, она ждёт от него ребёнка,