Осточерчение - [12]

люди вписывают твою фамилию); такие вещи, как смерть

и червяки под землёй, перестанут тебя пугать, такие

люди, как предатели, перестанут населять твою башку,

и гораздо важнее того, сколько человек зарабатывает

и на каких каналах торгует лицом, станет – хорошо ли он

смеётся, дружен ли с самим собой и в курсе ли всего того,

что теперь знаешь ты. Свои вычисляются молниеносно,

необходимость в остальных отпадает довольно скоро.

Ты окажешься кусочком цветной слюды в мозаике

такого масштаба, что тебе очень неловко будет за все

солипсистские выпады юности; такие детские болезни, как

ревновать, переубеждать каждого встречного и обижаться

на невнимание тебя, слава богу, оставят; религии окажутся

просто тем или иным сортом конвенции между людьми,

некоторой формой регулирования социума, довольно

эффективной, к слову; новости в пересказах мамы начнут

смешить, как предсказания о конце света в 1656 году;

тебе будет немножко неуютно от того, что ты не можешь

всерьёз разделить ничьих опасений и тревог, временами

будет отчётливо пахнуть тем эпизодом в «Матрице»,

когда материя распадается на столбцы зелёных нулей

и единиц, все просто закономерности и циклы, ничего

нового; но в це лом, станет куда проще и куда труднее

одновременно: раньше ты, например, знал, что можно

выйти в окно и всё это прекратить в одну секунду; теперь

ты знаешь, что ничего прекратить нельзя.

О чём мы, впрочем? О том, что влюбляться – очень

заземляет; отыскивается контактик, которым вся эта

громадная махина мироздания к тебе присоединяется.

Когда нет такого контакта, чувствуешь себя как космонавт,

оторвавшийся от корабля в открытом космосе: красиво,

но, сука, холодно.

Холодно, да.

Сверхсрочная служба

Старшему брату

всё никак не освоюсь с правилами пока:

есть фактура снега и есть – песка.

все мы сшиты не из одного куска.

радости хватает на полглотка.

плоть стареет, хоть обновляема и гибка.

есть секунды куда значительней, чем века.

видимо, я призван издалека.

там, откуда я родом и скоро вернусь куда,

не земля, не воздух и не вода —

но таинственная мерцающая среда.

местные не ведают там ни гордости, ни стыда,

слушают историю будто сквозь толщу льда —

из текучего абсолютного никогда.

не свихнуться стоило мне труда.

я давно катаю обол во рту

ковыряю обшивку, ищу черту,

чтобы выйти из этой вселенной в ту,

в ненаглядную пустоту.

но покуда корпус не расколоть,

я гляжу, как снашивается плоть —

и уже прозрачная на свету.

9 декабря 2010 года

VIII Короткий метр

Маджид

Старому Маджиду приходит срок, его кормят, как птицу,

с рук. Как-то раз Маджид вышел за порог и упал у калитки

вдруг; и ему сказали – Господь был строг, у тебя обнаружен

рак.

Медсестрички курят за дверью, ржут, от машин стекло

в окне дребезжит. Навещают редко, домой не ждут – он

давно уже здесь лежит. Его больше не скручивает, как

в жгут, жизнью он поэтому дорожит: просыпается и глядит,

как идёт мужик, проезжает под окнами то автобус, то

чёрный джип; он пока ещё жив, Маджид.

Монотонный кафельный неуют, аккуратный больничный

ад – добивать не смеют, жить не дают, и валяйся теперь,

разъят, на те части, что изнутри гниют, и все те, что уже

гноят; только в голове у тебя поют и, сияющие, стоят —

кроткая прекрасная Дариют, гордая высокая Рабият; он

глаза их, жгучие, словно йод, и лодыжки узкие узнаёт;

только позовёшь их – и предстают, волосы спадают до

самых пят; у тебя здесь будет кров и приют, – так они

поют, – тебе только радости предстоят!

Медсестрички цокают «бред так бред» и чего-то там «опиат».

3 марта 2009 года

Клэрити Пейдж

Клэрити Пэйдж в сорок два держится на тридцать,

почти не старясь,

Делает маникюр дважды в месяц,

носит сногсшибательное бельё,

Преодолевая дьявольскую усталость,

Учится танцам после работы – так, будто бы у неё

Есть кого пригласить на жгучий латинский танец,

Так, как будто бы они с Дэвидом не расстались.

Так, как будто бы это чудовищное враньё.

Клэрити и теперь, как долгих семь лет назад,

Собирает для Дэвида все образцы и пробы:

Много читает; ходит в театр, чтобы

Знать, что Лавджой красавица, Уэйн пузат,

Под него теперь перешиваются гардеробы;

А ещё ездит в чудные города, те, что всё равно бы

Никогда не смогла ему показать.

Так печёт пироги, что звана на всякое торжество:

Угощает соседей и любит спрашивать, хороши ли.

Водит удивительно боево.

Возит матушку Дэвида к стоматологу на машине.

Фотографирует объявленья, которые бы его

Обязательно рассмешили.

Нет, не столько живёт, сколько проектирует рай земной:

Ходит в магазины, осуществляя разведку боем,

Подбирает гардины к рамам, ковры к обоям,

Строит жизнь, которая бы так нравилась им обоим,

Так трагически велика для неё одной.

Дэвид Пэйдж живёт с новой семьей в Канзасе,

и дом у него неплох.

Он звонит ей раз в год, в канун Рождества Христова,

И желает ей счастья. Ну, ничего святого.

Ладно, думает Клэрити, вряд ли Господь оглох.

Дэвид просто заедет – в пятницу, в полшестого, —

Извинится, что застигает её врасплох, —

Оглядится и обнаружит, что для него

всё готово.

Ты слышишь, Господи?

Всё готово.

11 марта 2009 года

Гордон Марвел

Это Гордон Марвел, похмельем дьявольским не щадимый.

Он живёт один, он съедает в сутки по лошадиной

Дозе транквилизаторов; зарастает густой щетиной.