Осточерчение - [10]

И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом

в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим.

Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать,

опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.

Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек

и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не

замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет

ещё двадцати, всего спросу – радовать и цвести, как всегда

вначале.

Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не

мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать,

робея. Есть вокзал и сцена, а есть жильё, и судьба обычно

берёт своё и у тех, кто бегает от неё – только чуть грубее».

И стоят в молчаньи, оглушены этим новым качеством

тишины, где все кучевые и то слышны, – ждут, не убегая.

Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной

проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.

24 июля 2012 года

Мало ли кто

мало ли кто приезжает к тебе в ночи,

стаскивает через голову кожуру,

доверяет тебе костяные зёрнышки, сок и мякоть

мало ли кто прогрызает камни и кирпичи,

ходит под бронёй сквозь стужу или жару,

чтоб с тобой подыхать от неловкости, выть и плакать

мало ли кто лежит у тебя на локте, у подлеца,

и не может вымолвить ничего, и разводит слякоть

посреди постели, по обе стороны от лица

мало ли кто глядит на тебя, как будто кругом стрельба,

и считает секунды, и запоминает в оба:

ямку в углу улыбки, морщинку в начале лба,

татуировку, неброскую, словно проба

мало ли кто прошит тобою насквозь,

в ком ты ось,

холодное остриё

мало ли кто пропорот любовью весь,

чтобы не жилось, —

через лёгкое, горло, нёбо,

и два года не знает, как сняться теперь с неё

мало ли кто умеет метать и рвать,

складывать в обоймы слова,

да играть какие-то там спектакли

но когда приходит, ложится в твою кровать,

то становится жив едва,

и тебя подмывает сбежать, не так ли

дождь шумит, словно закипающий чайник,

поднимаясь с пятого этажа на шестой этаж

посиди с бессонным мало ли кем, когда силы его иссякли

ему будет что вспомнить, когда ты его предашь

14 октября 2009 года, поезд Киев – Москва

«Куда, интересно, потом из них…»

Куда, интересно, потом из них деваются эти мальчишки, от которых у нас не было никакого противоядия в двенадцать лет – один раз увидеть у друзей на VHS и пропасть навсегда; тёмные брови, щекотные загривки, нежные шеи, узкие молочные спины в родинках; повадка целоваться, подаваясь вперёд всем телом, торопливо и жадно; лукавые глаза, сбитые костяшки пальцев, щетина, редкая и нелепая, никакой тебе вожделенной мужественности; зажигалка благодаря заботливым друзьям исторгает пламя высотой в палец, и, закуривая, можно спалить тебе чёлку; сигарету носят непременно в углу губ и разговаривают, не вынимая её изо рта; поют дурными голосами по пьяни у тебя под окнами и совершенно неподражаемо, роскошно смеются – запрокидывают головы, показывают ямочки, обнажают влажные зубы; носят вечно съезжающие джинсы, умеют дуться, подбирая обиженные губы и отворачиваясь; просыпаются горячие и мятые, в длинных заспанных отметинах от простыни и подушки; играют в бильярд и покер, цитируют великих, горячатся, гордятся татуировками и умирают не успеваешь заметить когда; в двадцать четыре ещё дети, в тридцать – уже крепкие самоуверенные мужики с вертикальной складкой между бровей, жёсткий ворс на груди, невесть откуда взявшийся, выпуклые мышцы, сытый раскатистый хохоток, пристрастие к рубашкам и дорогим ботинкам, ничего и близко похожего на то, за что ты легко могла отдать полжизни и никогда не пожалеть об этом.

Красивые, красивые, и были, и будут, кто спорит; ещё и умные к этому времени, и прямые, и забывают привычку так много и страстно врать по любому поводу; взрослые, да, серьёзные, и пахнут смертной скукой. Хочется спросить, зачем они съели того мальчика, кожей прозрачной, как бумага, который вешал себе на стенку журнальный разворот с какой-нибудь невероятной серебристой машиной – ничего не было слаще, чем смотреть на него, сидящего на парапете над рекой, рассказывающего тебе что-то с сигаретой в углу рта, и чтобы солнце золотило ему волосы и ресницы.

«Как он чиркнет ладонью…»

как он чиркнет тебе ладонью по ватерлинии —

будет брешь

за секунду, как ты успеешь сказать «не трожь»

и такой проймёт тебя ужас, такая пронижет дрожь,

что руки не отнимешь и права не отберёшь,

только и решишь обречённо – как же ты, чёрт, хорош

как ты дышишь и говоришь

как самозабвенно врёшь

ну чего уж, режь

как ты выбираешь смиреннейшую из ниш,

неподъёмнейшую из нош,

как ты месяцами потом не пишешь и не звонишь,

только пальцами веки мнёшь,

как они говорят тебе по-отечески – ну, малыш,

перестань, понятно же, что не наш

каждое их слово вонзается рядом с ухом твоим как нож

эй, таких, как ты, у него четыреста с лишним душ

двадцать семь, больше двадцати ни за что не дашь

носит маечки с вечных лондонских распродаж

говорит у подъезда: «ты со мной не пойдёшь»

только вот ты так на него глядишь,

что уж если не здесь, то где ж

если не сейчас, о господи, то когда ж

5 мая 2009 года

Самый лучший

мой самый лучший ничего потом не помнил

(редбулла с водкой из ведёрочка для льда)