Осточерчение - [9]

6 октября 2008 года

Город-с-ад

Анечке

белые фары сменяются красными габаритными,

эквалайзеры магнитол надрезают бритвами

темноту; этот город проникнут ритмами —

он смеётся нами

поёт нами

говорит нами,

его голос продет через нас, как нить.

если он засыпает – то стойки мятыми пятисотками;

тычет в бога антеннами, башнями и высотками,

спит со старыми стриптизёрами, пьёт с красотками, —

мы из этого города выплавлены и сотканы

и ни в чём не можем его винить

вечная простуда – в меню всё выглядит так изысканно,

но несёт ментолом и эвкалиптом из каждой миски на

дымной кухоньке – хвойный стейк, чабрецовый мусс, —

поцелуи пьяного мальчика пахнут виски, но

оскорбительно

аскорбиновые

на вкус

этот город только и занят тем, что продать пытается

все билеты на стадион, где проводят таинства —

каждый больше всего боится, что вдруг останется

только наедине с собой; все так быстро старятся,

чтобы спиться, распасться, не соблюдать режим

мы купаем руки в его дымах, мы ступаем в месиво

его крови, слюны и спеси, и нам тут весело, —

это город-с-ад, и как славно, что видно весь его

с той кровати, где мы лежим

21 декабря 2008 года

«Мама сутки уже как в Римини…»

Мама сутки уже как в Римини.

У меня ни на что нет времени.

Я мечтаю пожить без имени

В кочевом заполярном племени.

Греться вечером возле пламени.

Ощущать божий взор на темени.

Забери меня

Изнутри меня.

Покажи, как бывает

Вне меня.

3 июня 2010 года

Нулевой километр

В Гоа приходят те,

Кто устроен, как ты:

Склонные к полноте

Искатели пустоты.

Чаем пахнет земля.

След от ступни – печать.

Курсы молчанья для

Вызванных отвечать.

Система координат,

Где ровно наоборот:

Лайм, виноград, гранат

В тебе создают рот,

Рост задаёт – тень,

Пульс диктует – прибой.

Сегодня тот самый день,

Когда ты рождён собой.

Вот тебе алфавит,

Вот новая из планет.

А Бог сделает вид,

Будто Его тут нет.

1 февраля 2010 года

VI

Разве

Рыжей

полно, моя девочка, разве мы похожи на инвалидов.

разве мы не знаем пустынь отчаянья лучше гидов.

разве не садимся за стол, ни жестом себя не выдав,

не киваем их шуткам, сплетням и новостям?

полно, моя девочка, разве мы сознаёмся в чём-то

старшим.

да и что они сделают нам, истаявшим,

нам, уставшим, —

мы самоубийцы с хорошим стажем,

маме с папой мы ничего не скажем.

и судмедэкспертам.

и дознавателям.

и властям.

полно, моя девочка, разве мы похожи на мёртвых кукол,

над которыми дребезжащий, с сиреной, купол, —

ты пошла меня проводить, он тебя укутал,

мы стоим и сдыхаем медленно, по частям.

кто вписал это всё, пока ангел спал над своей тетрадкой?

боль будет чудовищной.

будет правильной.

будет краткой.

пока нас укладывают в пакеты, гляди украдкой,

и реви, и реви, реви над своей утраткой.

а потом возвращайся назад

к гостям.

16 января 2009 года

Сказочка

так, в зубах зажат,

мучительно нёбо жжёт

этот очень, очень простой сюжет:

королевич лежит, ресницы его дрожат,

злая ведьма сон его стережёт.

ярок снег его шеи,

сахар его манжет.

чёрен её грозный бескровный рот,

её вдовий глухой наряд.

когда он проснётся, его народ

разорят, унизят и покорят, —

он поднимет войско. и он умрёт.

и, о да, его отблагодарят.

злая ведьма знает всё наперёд.

королевич спит сотый год подряд.

не ходи, хороший мой, на войну.

кто тебя укроет там, на войне.

из-под камня я тебя не верну,

а под камень могу не пустить вполне.

почивай, мой свет, предавайся сну.

улыбайся мне.

23 февраля 2009 года, поезд Петрозаводск – Москва

«Как они говорят, мама…»

как они говорят, мама, как они воздевают бровки,

бабочки-однодневки, такие, ангелы-полукровки,

кожа сладкие сливки,

вдоль каждой шеи татуировки,

пузырьки поднимаются по загривку, как в газировке,

отключают сознание при передозировке,

это при моей-то железной выправке, мама,

дьявольской тренировке

мама, как они смотрят поверх тебя, если им не друг ты,

мама, как они улыбаются леденяще, когда им враг ты;

диетические питательные продукты

натуральные человеческие экстракты

полые объекты, мама, скуластые злые фрукты,

бесполезные говорящие

артефакты

как они одеты, мама, как им все вещи великоваты

самые скелеты

у них тончайшей ручной работы

терракотовые солдаты, мама,

воинственные пустоты,

белокурые роботы, мама, голые мегаватты,

как заставишь себя любить настоящих, что ты,

когда рядом такие вкусные

суррогаты

4 октября 2008 года

Вечерняя

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, – я куплю нам

хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть,

это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что

для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты

не рада».

Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть

вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже.

У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов

и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.

Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет

до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто

арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить

тебе на порог), и курю как дьявол, да всё не впрок, только

вкус селитры.

Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего

быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать.

Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой

листвой, Питер Пэн, Иванушка, домовой, не отдай меня

вдоль по той кривой, где тоска и похоть».