Оставь надежду всяк сюда входящий - [16]

Его содержали в клетке и кормили как всех. Вы не подумайте, что это было глупостью со стороны С. П., на самом деле он очень хороший был психолог, прекрасно ориентировался во всем.

Было много у него такого, чему можно поучиться, и я брал себе в уроки. Например, он был чрезмерно пунктуальный и с хорошо развитой памятью. И этот кот, посаженный им в ДИЗО, демонстрировал его непредсказуемость, то, что в будущем стало его главным оружием. Он мог с любым заключенным сделать все что угодно. Он мог стать самым добрым человеком в мире и в то же время самым коварным. Первое, что он всем заключенным и своим же подчиненным доказал, что в колонии все решает только он. Ровно в 6.00 утра он появлялся в «зоне, сразу радист включает по местной радиостанции песню, текст припева которой был такой: «хозяин может все». С 6.00 до 6.15 «козлы» его информируют о всех событиях, инцидентах, которые произошли в «зоне» в его отсутствие. И дальше пошли обходы по колонии, сначала мед. часть, а вторым всегда ДИЗО-ПКТ. В ДИЗО-ПКТ он всегда был любителем организовать «Бурю-2».

Но сотрудники колонии (младшие инспекторы) еще не имели представления, что имел в виду С. П. под словом «бить», потому что до этого им приходилось применять силу лишь в исключительных случаях. А здесь нужно бить всех и просто так, только за то, что заключенные сидят в ДИЗО (карцере).

* * *

10.12.1996 г. Обычный день, лишь сон плохой. Во сне я искал маму в своем доме, кричу ей: мама, где ты! Взамен лишь слышу голос — здесь я. Глаза мои жадно искали ее силуэт, но слышен был лишь голос. Вечером я получил письмо, обратный адрес мамин, а почерк другой. Когда приходили мне письма от мамы, я никогда не торопился их открывать, для меня это было удовольствие и это удовольствие я растягивал. Всегда складывал письмо пополам и укладывал его в боковой карман возле сердца, я его слышал сердцем, чувствовал его тепло. Потом варил себе чашку чая и под закуренную сигарету читал, не спеша, и со многими паузами.

Но на этот раз было все по-другому! Неизвестный почерк, я поспешил открыть письмо. Текст помню наизусть: «Уважаемый Павел Александрович! К большому сожалению я вынужден вам сообщить очень неприятную весть: 26.10.1996 г. Ваша мама умерла — вас больше некому сыном называть!». Я помню этот холод, который воткнулся в меня, я помню снежинки, которые иголками кололи мне лицо. Я все пытался перечитать письмо — надеясь, что я не то понял, но с каждым очередным чтением мой разум начинает понимать, что это правда, а вторая половина моя начинала отмирать во мне. Мои ноги подкосились, и я стал на колени. Слезы вырвались как лавина. Я не мог даже слова сказать. Наутро меня положили в карцер во избежание ч/п. В этот день пришел в карцер Сергей Петрович с режимниками и оперативниками, привел их в карцер для того, чтобы научить бить. При входе в карцер он спросил: есть кто в «музыкалке»? Ему ответили, что есть заключенный, посаженный во избежание ч/п в связи со смертью матери. Он ответил: «Ему какая разница, почему он там есть, он есть зек и этим все сказано. Подавай его сюда!» На мне он отрабатывал все тонкости ударов, продемонстрировав их, он говорил, теперь подчиненные должны показать, как поняли. Но та боль, которая была у меня на душе, породила полное безразличие ко всему. Мне было безразлично, что со мной происходит, что и отразилось на моем молчании при ударах дубинок. С. П. это воспринял за героизм с моей стороны и со словами «кованое железо ломается железом» он начал выделываться, как мог. Может быть, это было и к лучшему, потому что когда пришла мысль повеситься, то ноги меня не смогли держать, а руки подняться!

Так С. П. ломал представление своих подчиненных о заключенных, и ему это удалось сделать. Со временем администрация колонии уже на каждого заключенного смотрела не как на человека, а как на существо, с которым можно сделать абсолютно все, что захочешь.

Февраль 2001 г. Мне пришлось снова оказаться в АИК-25, и срок был немаленький — 7 лет. Я хорошо понимал, что это не два, которые были у меня перед этим. Семь лет прожить с этим кошмаром и при этом остаться со здравым рассудком практически невозможно. Февральский мороз меня пронизал насквозь. Когда я проходил мимо того места, где вскрыл письмо о смерти мамы, мою душу как будто кто-то сжимал тисками, от воспоминаний наворачивались слезы на глазах. Но больше меня терзал стыд: что я за сын, который не смог должное своей маме воздать. А это значит — похоронить и попрощаться с ней, вместо меня это сделали совершенно чужие люди. Мне было стыдно вообще заводить речь о своих родных, потому что их просто уже не было, а на вопрос, что случилось, нужно было отвечать: «не стало никого, когда сидел», и на следующий вопрос, который вы уже произнесли про себя — что вообще никого нет!

Отдалившись от того места, я просто шел и молчал, в голове не было ни мыслей, ни планов на будущее, абсолютно ничего. Но всмотревшись в лица заключенных я увидел сплошной страх, а в лицах «козлов» легкое удовольствие. Сначала я не понимал этой злой улыбки, но это сначала. Услышав в свой адрес: «Чего ты, пидар стоишь!», я, естественно, отреагировал и сказал: «Я не могу на тебя, шлюха, обижаться за сказанное, потому что пидарас мне это говорит. Намного страшнее, когда на тебя «пидарас» скажут друзья, родные, близкие. А если бы твои родные и близкие увидели, что ты здесь творишь с людьми…». Лицо «козла» натянулось резиновой улыбкой, демонстрируя всем, что он не в говне сейчас, и все, что его мозги сообразили — это по привычке отвести меня в дежурку. Там меня начали бить, чтобы я писал объяснительную, что якобы я отказался от работы. Я отказался писать, все думал, что произошла какая-то ошибка. Но в дежурной части встретился глазами с Сергеем Петровичем, его улыбка напомнила те обстоятельства 1996 г. Поскольку он меня не вспомнил, то я уже представил себе то количество зэков, которых ему самому пришлось забивать, раз я у него в памяти как избитый затерялся. Но для многих улыбка его значила, что я уже в карцере. Здесь мне довелось увидеть хорошо организованных офицеров, которые уже хорошо знали, что им делать. В карцере под шквал ударов дубинок я проговорил: прошу представить мне возможность в письменной форме обратиться за помощью к Уполномоченному по правам человека Н. И. Карпачевой». После того, что начали творить со мной, я не мог ни одного обстоятельства придумать в жизни, за что могли бы меня так избить. Вкинули меня в камеру ДИЗО к другим заключенным, я рассказал о случившемся, а те в ответ лишь рассмеялись, — оказалось, что таких, как я, умников было уже много. Но почему я задавал себе такой вопрос?! Почему тогда не везде так, ведь если такой беспредел негласно узаконен, то он был бы везде.