Останься живым - [4]

"Боится гангрены, – отметил про себя разведчик. – Ему все пятьдесят шесть, а может, и больше. Сколько людей отправил он на смерть одним словом или движением руки?.."

– У доктора, по-моему, дрожат руки?

Неприятный, скрипучий голос. Это штатский. Он стоит за спиной и дышит в затылок. Промолчать?..

– Я бы хотел, чтобы мне не мешали...

Фраза вырвалась сама собой. Раненый махнул рукой. Человек в штатском исчез бесшумно, только скрипнула дверь.

Раненый оказался терпеливым человеком. Он ни разу не застонал, не вскрикнул, пока Седой обрабатывал рану, только по расширенным зрачкам – разведчик однажды глянул в лицо эсэсовца – можно было догадаться, какой крик удерживал в себе пациент.

Тампон на рану. Тугая повязка. Кажется все. Седой распрямил затекшую спину. И заставил себя улыбнуться.

– Благодарю, – хрипло выдохнул эсэсовец. Разведчик сдержанно кивнул. – Еще трое... Вас проводят...

Седой почувствовал, как стучат часы на руке.

– Слушаюсь...

– Вы все-таки спешите, – насмешливо сказал штурмбаннфюрер. – Вас ждут родственники или жена?

– Дети... господин оберштурмбаннфюрер...

– Будущее Германии. Я понимаю вас... После осмотра раненых мои люди подбросят вас до шоссе.

В наскоро оборудованном подземном лазарете Седой снова увидел человека в штатском. Неприметное, трудно запоминающееся лицо фашистской ищейки. Абвер или гестапо?

Седой с особенной остротой ощущал присутствие этого человека. Весь мир был теперь отгорожен его широкой спиной.

* * *

Перед концом осмотра раненых человек в штатском покинул комнату-лазарет.

Седой вышел из подземелья в сопровождении двух эсэсовцев. Человек-ищейка ждал его у машины.

– Мы попутчики, доктор. Садитесь вперед... Устали?

– Да.

На дворе сумерки переходили в ночь. Последний солнечный луч подсвечивал облака, чуть тронутые ветром. Вокруг все одевалось в графитовые тона, и полусвет, как пыль, падал на лица.

Машина рванула с места, оставив у ворот эсэсовцев, вытянувших руки в фашистском приветствии.

На смутном фоне полей и весенних деревьев мелькали фигуры одиноких людей, бредущих на запад. Машина обгоняла их и, все увеличивая скорость, неслась в ночь.

Человек-ищейка мелко и беззвучно смеялся. Седой видел его лицо в маленьком зеркальце над ветровым стеклом.

"Горсть табачной пыли – все мое оружие, – думал разведчик. – Я ему подозрителен... Чем? Он даже не смотрел мои документы... Тогда чем же? Презрение к интеллигенту, бегущему от русских?"

– Где вы так поседели, доктор? – лениво, с наигранным равнодушием спросил тот, кто сидел сзади.

– У меня погибла семья.

– И мамочка тоже?

"Он разговаривает со мной, как с обреченным... Но в машине стрелять не будет... Свернет с шоссе... Их двое. Пригоршня табачной пыли на двоих..."

Седой напряженно смотрел перед собой, ловя глазами столбики с указательными знаками. Он вспомнил карту и сверял ее по памяти с названиями населенных пунктов на указателях. Сейчас важно было сориентироваться.

Внезапно машина резко свернула на проселочную дорогу, и по сторонам вырос еще оголенный по-весеннему лес.

Проехав немного, машина стала.

– Птичке пора улетать... – многозначительно сказал человек-ищейка и, открыв дверцу, вышел из машины.

Шофер, рослый эсэсовец, не выключая мотора, толкнул Седого в плечо, давая понять, чтобы он покинул машину.

Седой разжал кулак, хранящий пригоршню табачной пыли, и резко бросил ее в лицо эсэсовца. Шофер коротко вскрикнул – пыль попала в глаза – и вытянул вперед руки, стараясь вслепую поймать разведчика за лацканы куртки. Ребром ладони Седой ударил эсэсовца по шее, там, где находилась сонная артерия, и включил скорость.

Новенький "опель" рванул с места. Сзади грохнул выстрел, второй. Седой слышал, как пули стегнули по металлу, и, навалившись на баранку грудью, еще сильнее надавил на педаль газа.

Отъехав с полкилометра, разведчик остановил машину и вытащил не приходящего в сознание шофера на обочину. Быстро обыскал его. Оружия не было...

Седой гнал "опель" по проселку, не включая фар, стремясь уйти от шоссе как можно дальше. Он выиграл минут двадцать. В том, что его будут преследовать, разведчик не сомневался. Машина таила в себе опасность. Ее неминуемо остановит военный патруль. И потом машина – это след. Его счастье, что ночь и туман поднимается из низин.

До плотины не больше двадцати километров, она слева от дороги. Значит, сворачивать нужно вправо и в первый же овраг спустить "опель"...

...Седой сделал несколько шагов от оврага и вышел на просеку. Лес роптал. Над беспокойными вершинами бежали облака, окрашенные бледным светом луны. Далеко за лесом возникало и пропадало серебристое зарево.

Росистое поле лежало перед разведчиком. Теплым сырым ветром обмывало ему лицо.

Седой прислонился к стволу. Кора была мокрой. Он посмотрел на соседние деревья. Они тоже поблескивали влагой. Дерево вздрогнуло. Капли с него упали за ворот куртки, и от этого холодно стало спине.

Седой поежился и, перешагивая через горбатые, выпирающие из земли корневища, пошел по просеке к полю. Вспаханный танками суглинок податливо расступился под его ногой. Все казалось нереальным – и это небо, серое и низкое, как во сне, и этот дрожащий мир, готовый в любую минуту рассеяться. Глаза Седого уже привыкли к окружающему, сознание же было еще привязано к схватке на дороге тысячами нитей. Но он никак не мог вспомнить лица человека-ищейки...