Нет, с головой у Торравэя было все в порядке, просто за свою жизнь он привык анализировать и размышлять логически. И от него не ускользнуло, что он играет сам с собой в игру под названием «Ты проиграл». Все будет свидетельствовать о вине Дори. Но как он ни разглядывал ее изображение, с какими бы чувствами не глядел, в ней не было ни неприязни, ни слащаво преувеличенной нежности. Она просто была сама собой.
Когда он понял это, его голос дрогнул от подступившей нежности.
— Я скучал по тебе, маленькая, — тускло выдавил он. Его чувства выдала лишь миллисекундная пауза между слогами: «Малень…кая»
— Я тоже скучаю. Хотя особенно скучать не приходится — я перекрашиваю твою комнату. Вообще-то это сюрприз, но тебя все равно столько времени не будет, так что… ладно, стены будут абрикосовые, рамы желтые, лютиковые, а потолок, наверное, сделаю светло-голубой. Тебе нравится? Я собиралась сделать все охрой и коричневым, ну знаешь, осенние цвета, марсианские краски, чтобы отпраздновать. А потом подумала, что к тому времени, когда ты вернешься, ты уже будешь по горло сыт цветами Марса!
И сразу же, без паузы:
— Когда я тебя увижу?
— Видишь ли… я выгляжу довольно жутко.
— Я знаю, как ты выглядишь. О Господи, Роджер, ты думаешь, Мидж, Бренда, Келли и я ни разу не говорили об этом за последние два года? Все время, с самого начала программы. Мы видели рисунки. Снимки макетов. Мы видели даже фотографии Вилли.
— Я больше не похож на Вилли. Они многое изменили…
— Я и об этом знаю, Роджер. Брэд мне рассказывал. Мне хочется тебя увидеть.
В это мгновение его жена без всякого предупреждения превратилась в ведьму, а вязальный крючок в ее руке стал помелом.
— Ты видишься с Брэдом?
Что это, микросекундная пауза?
— Наверно, ему не полагалось говорить мне, секретность и все такое… Но я упросила его. В этом нет ничего плохого, милый. Я уже взрослая девочка и могу справиться с этим.
На мгновение Роджеру захотелось отдернуть руку от объектива и показать себя, но его сдержало странное, непонятное ощущение. Он не мог определить, что это: головокружение? переизбыток чувств? какойто сбой на электронной половине? Еще несколько мгновений, и вбежит поднятая на ноги телеметрией Сьюли, или Дон Кайман, или кто-то еще. Он попытался взять себя в руки.
— Может быть, попозже, — ответил он без особой уверенности. — Я… кажется, сейчас мне лучше повесить трубку, Дори.
Знакомая гостиная у нее за спиной тоже менялась. Глубина резкости видеофонного объектива была не очень большой, и даже для его компьютерных глаз большая часть комнаты была размытой. Не мужчина ли это прячется в тени? Не форменная ли на нем офицерская рубашка? Уж не Брэд ли это?
— Я должен повесить трубку, — сказал он, вешая трубку.
Вбежала Клара Блай, вся озабоченность. В ответ на ее встревоженные расспросы он только молча качал головой.
У его новых глаз не было слезовыводящих каналов, поэтому он не мог плакать. Даже в этой радости ему было отказано.
Глава 11. ДОРОТИ ЛУИЗА МИНЦ ТОРРАВЭЙ В РОЛИ ПЕНЕЛОПЫ
Наши прогнозы общественного мнения показывали, что самое время представить миру Роджера Торравэя. Эта новость мгновенно разлетелась, и на экранах всех телевизоров мира между репортажами о умирающих от голода пакистанцах и пожарах в Чикаго мелькнули несколько кадров, запечатлевших Роджера во всей красе — на пуантах, в безупречном фуэте.
Знаменитой это сделало Дори. Звонок Роджера вывел ее из равновесия. Хотя не так сильно, как записка от Брэда, в которой он сообщал, что не сможет с ней больше видеться. И не так сильно, как сорок пять минут с президентом, вбивавшим ей, что случится, если она не перестанет огорчать его любимого астронавта. И уж конечно, этого было не сравнить с известием о том, что за ней следят, что ее телефон прослушивается, а дом начинен жучками. Просто она не знала, как вести себя с Роджером, и скорее всего не поймет этого и в будущем — так что ее ничуть не огорчало, что через несколько дней его запустят в космос. Тогда об их отношениях не придется беспокоиться по меньшей мере полтора года.
Против неожиданной волны популярности она тоже ничуть не возражала.
После того, как новость попала в газеты, ее навестили репортеры с телевидения, и в шестичасовых новостях она увидела свое бодрое личико. «Фем» тоже кого-то к ней отправил. Кто-то начал с телефонного звонка. Это оказалась дама под шестьдесят, феминистка со стажем, которая с презрением фыркнула:
— Мы никогда этого не делаем, не берем ни у кого интервью только потому, что она — чья-то жена. Но мне приказали. Я не могла отказаться, но хочу быть честной по отношению к тебе и предупреждаю, что мне это отвратительно.
— Мне очень жаль, — извинилась Дори. — Может быть, отменить интервью?
— О нет, это вовсе не твоя вина, — ответила дама так, словно это была именно ее вина, — но я считаю это предательством всех идеалов «Фем». Ничего страшного. Мы заедем к тебе, сделаем пятнадцатиминутный ролик для кассетного варианта, а потом я перепишу его для печати. Если можно…
— Я… — начала Дори.
— …говори о себе, а не о нем. Твое прошлое, твои интересы, твое…
— Извините, но я бы хотела…
