Осталось чуть - [74]
- Ну же, Сэм, давай, - прошептала она немного спустя и взяла его в руку, что устраняло прочь всякие сомнения относительно того, что она имела в виду. Ее ноги раздвинулись еще шире. Он устроился между ними и вошел в нее. Она издала полустон-полувздох, а когда их губы снова встретились, она целовала его так, как никогда в иное время. Она помогала ему бедрами по мере того, как обоих начала охватывать волна наслаждения, стонала, ахала, выкрикивала его имя… А затем наслаждение достигло своего пика. Ее ногти впились в его спину, заставляя его продолжать, пока он сам не взорвался семенем внутри нее мгновение спустя. Когда он обессилено плюхнулся на нее, как на перину, то получил от Александры тычок в ребра.
- Что за ужасная женщина, - произнес он и скатился с нее.
Эти слова были шуткой, но в них содержалась и значительная доля правды: удовольствия, которым он предавался с ней, несмотря на то, что они были женаты, временами казались ему чем-то постыдным. Что касается Александры, то если она тоже мучилась подобными угрызениями совести, то она никогда их не выказывала.
Они воспользовались ночным горшком, который ждал их под кроватью, и переоделись в ночные рубашки.
- Доброй ночи, дорогой, - промурлыкала Александра.
- Доброй ночи, - ответил Сэм и поцеловал ее. – Завтра – на работу.
В своем роде, это тоже было ругательство, не менее мерзкое, чем те, что использовал похабник-сержант на импровизированном плацу в парке Голден-Гейт.
Горнист протрубил утреннюю побудку. Теодор Рузвельт скатился со своей койки и потянулся рукой к расположенной рядом табуретке, ища наощупь свои очки.
- Пол шестого! – Воскликнул он и набросил на себя форму, которой снабдил его один услужливый портной в Хелене.
- Прекрасное время суток – жить хочется!
Он выбежал из палатки навстречу прохладному утреннему солнышку. Его усадьба, такая благоустроенная, такая надежная, стояла всего в какой-нибудь сотне футов в стороне, но Рузвельт был только Ра тому обстоятельству, что у него есть повод избежать комфорта. Будь комфорт тем, к чему он стремился, он остался бы в штате Нью-Йорк. Когда солдаты из Несанкционированного полка Рузвельта жили в палатках, их в равной степени несанкционированный полковник не мог спать в обычной постели под крышей дома.
Палатки, в которых размещались добровольцы из несанкционированного полка, были самые разнообразные. Некоторые спали в палатках, которые вели свое происхождение еще от Войны за Отделение, а некоторые старатели, которые по приезду в Хелену узнали о создании полка, привезли с собой палатки, в которых обитали в своей глуши. Было даже несколько таких, которые разместились в вигвамах из бизоньих шкур, которые вполне могли принадлежать сиу.
Ведомые пронзительными звуками горна, люди начали выныривать из палаток. Единственным объединяющим их куртки, штаны и шляпы признаком было полное отсутствие всяческого единообразия. Некоторые имели на себе тот или иной предмет армейского обмундирования. Одни из них были ветеранами войны, а другие достали свою обновку у солдат – либо у тех, кто увольнялся со службы, либо у тех, кто торговал ею из-под полы. На большинстве, однако было цивильное платье разнообразного качества и различной степени изношенности. А уж разнообразию фасонов шляп стоило только удивляться.
Но неважно, какую одежду носили его люди, каждый их них имел повязанную на левом рукаве красную бандану. Эта бандана была отличительным знаком Несанкционированного полка, и его люди уже добились того, чтобы в любом салуне в радиусе дневного суточного перехода от ранчо к нему относились с уважением. Несколько особо ретивых крикунов уже получили травмы различной степени тяжести за то, что высказали свое непочтение к красной повязке. До сих пор обошлось без смертельных случаев, и опасность их возникновения была невелика: местные задиры на своих шкурах почувствовали, что люди из полка стояли друг за друга, словно братья, и что вызов, брошенный одному, означал вызов всем.
- Построиться по подразделениям для переклички! – Прокричал Рузвельт.
Но даже без его напоминание его подчиненные уже начали строиться. Они быстро учились рутине армейской жизни. Многим она была еще известна либо по временам Войны за Отделение, отдаленной от нынешнего момента на целое поколение, либо по более недавним кампаниям против индейцев Великих Равнин. Их пример в итоге повлиял на новичков – да, и на Рузвельта тоже, сколько бы полезностей об управлении полком он ни вычитал из руководства Хардека (не важно, был ли тот мятежником или нет) и Аптона.
- Построиться по подразделениям для переклички! – Снова прокричал он.
- Слушай старшого, - сказал один из солдат Несанкционированного полка своему приятелю, который рассмеялся и кивнул головой.
Рузвельт ухмыльнулся от уха до уха. Оба мужчины были вдвое его старше, и то, что они наградили неформальным уважительным титулом, обычно даваемым офицеру уже в летах, говорило о том, что он завоевал их уважение как командир – по крайней мере, он убеждал себя в этом.
Офицеры и унтер-офицеры, избранные своими товарищами, как это делалось в добровольческих полках во время Войны за Отделение, прошлись по спискам своих людей. Затем они явились к Рузвельту с результатами: полдюжины больных, трое отсутствуют без увольнительной.
