Осоковая низина - [86]

У Алисы дни проходили, как в сером тумане, случалось, что она засыпала, чистя свеклу на скамеечке в хлеву или штопая в комнате носки. В постолах они ужасно рвались, а в холодное время Петерис надевал сразу три пары. Алиса подбадривала себя лишь тем, что представляла, как в воскресенье поедет в Граки, к Ильмару и матери. Алиса ездила бы каждый воскресный день, но лошади сильно уставали, возя строительные материалы, да и ей самой некогда было. Чтобы не сердить Петериса, Алиса навещала своих только каждое второе воскресенье — как в прошлую зиму навещал ее Петерис.

В субботний вечер Лизета с Алисой решили сходить к Вартиням в баню.

— На полке, может, моя тошнота малость выпарится, — рассуждала Лизета.

Свекровь парилась лихо. Глядя на ее крепкое, полное тело, нельзя было предположить, что она чем-то хворает.

— Ой, дочка, как легко стало, — радовалась Лизета, одеваясь.

Петерис вернулся из бани неразговорчивый. Наложил большой ложкой в тарелку гороха, полил салом, залпом осушил кувшин кваши.

— Хорошо попарился? — спросила Алиса.

Петерис только рукой махнул, и Алиса уже больше не обращалась к нему, боясь еще больше испортить мужу настроение. Поужинав, Петерис раздвинул потрепанную занавеску и повалился на кровать. Не успела Алиса перетереть посуду, как за занавеской послышался его голос:

— Симсон дом продает.

Алиса затаила дыхание.

— За пять тысяч.

Алиса и теперь не обронила ни звука.

— Эти деньги не пропали бы. Не понравится, можно продать.

И чуть погодя:

— Землю Хромого за три можно было купить, так не купили.

— Ты опять считаешь, что надо бы… — с трудом выдавила из себя Алиса.

— Мне-то что! Мне ничего не надо. Просто так говорю. — Голос Петериса осип. Слышно было, как он повернулся к стене.

Стараясь не греметь тарелками, Алиса осторожно поставила их на полку, подняла ведро с пойлом и тихо вышла в сени.

Свинья недавно опоросилась.

В воскресенье утром Петерис запряг лошадь, и Алиса села в сани, чтоб ехать к Ильмару и Эрнестине. В новом народном доме должен был состояться концерт с участием рижских артистов, и она заикнулась Петерису, что охотно сходила бы туда.

— Давай сходи! Оставайся до вечера, за скотиной присмотрим, — согласился Петерис.

Не скажи он так, Алиса выехала бы пораньше, еще до завтрака, час погостила бы — и обратно, чтобы в полдень уже самой доить коров. Только в те дни, когда Лизета брала дойку на себя, Алиса задерживалась в имении подольше. Сегодня Петерис с Лизетой подарили ей целое воскресенье.

— Смотри, лошадь пои теплой водой! — напомнил Петерис и протянул ей кнут.

— Но! — Алиса дернула вожжи, и старый Максис тронул с места.

Алиса была глубоко благодарна Петерису за то, что он утром и словом не обмолвился о доме Симсона. Она, конечно, скажет матери о «Прериях», хоть уверена заранее, что та и слушать не захочет о покупке дома, только напрасно расстроится.

Почти у самого леса на обочине дороги росла одинокая сосна. Проезжая мимо крепкого, раскидистого дерева, Алиса каждый раз испытывала радостное волнение, будто проезжала через невидимые ворота, за которыми совсем другая жизнь, лучше, красивее той, что она живет здесь, в Осоковой низине. И всякий раз, когда она возвращалась домой, у кряжистой сосны ее встречали заботы, серая подавленность и смутный страх перед Петерисом и Лизетой. Эти чувства, как обтрепанные, вороватые ребятишки, забирались к ней в повозку или сани, пытались отнять привезенную из поездки радость. Алиса сжималась, уходила в себя, старалась сберечь хоть чуточку радости.

Алиса приехала в Граки как раз к обеду. Она ехала медленно, чтоб лошадь не вспотела, а потом, стоя на дворе, не простыла. Хотя погода стояла нехолодная и снег уже таял, она тщательно укрыла Максиса, как учил Петерис, лоскутной попоной.

Навстречу выбежал Ильмар:

— Мам!

Мальчик вцепился ей в шубу и прижался. Алиса поцеловала сына в коротко подстриженные волосы, велела немедленно бежать в дом.

— Без шапки! Еще простудишься!

— Тепло!

Осенью, когда Ильмара увезли жить к Эрнестине, Алиса очень боялась, что сын опять отвыкнет от нее, но, к ее удивлению, этого не случилось. Ильмар всегда скучал, ждал мать и, пока Алиса гостила, не отходил от нее ни на шаг.

— Взрослеет, становится серьезнее, — рассуждала Эрнестина.

В приезды Алисы Эрнестина старалась приготовить обед повкуснее, чем в другие воскресенья. И даже, как в далеком Алисином детстве, нередко приглашала на обед гостей. На этот раз пришла барышня Швалковская, граковская акушерка. Пышнотелая женщина лет пятидесяти, с тоненьким детским голоском и неожиданно для ее профессии застенчивая. Она — самая верная подруга Эрнестины, обе состоят в церковном дамском комитете, где они самые неимущие среди богатых хуторянок.

Сперва пили из чашек бульон с хрустящими пирожками, затем наступила очередь мясного рулета. Торжественно звучали неизменные «спасибо» и «пожалуйста». В будни, когда на обед наспех варилась молочная похлебка и жарилась картошка, которую подавали с селедкой, было не до тонкостей, «спасибо» говорили только, когда вставали из-за стола.

— Просто не знаю, как со сладким быть: Женя сливок с завода не принесла…