Осоковая низина - [87]

Не успела Эрнестина пожаловаться, как, постучав в дверь, вошла Женя и вынула из-за пазухи бутылку сливок.

— Не обессудьте! Никак раньше вырваться не могла.

— Да что вы!

Эрнестина, улыбаясь, поблагодарила и приличия ради, пригласила Женю к столу.

— Ой, охотно пообедаю с вами!

В последнее время Женя как-то посветлела, округлилась, на девушку не походила, скорее на женщину, у которой свои взгляды на вещи, свои тайны и свои планы.

— Ну, как живется в «Апситес»?

— Спасибо, хорошо.

— Хозяин по мне не скучает?

— Не знаю.

Довольная своей дерзкой шуткой, Женя продолжала расспрашивать о работах, скотине, о Лизете. Алиса отвечала.

— Не завидую я вам, — вздохнула Женя.

Явился еще один гость: Артур пришел с почты, занес газету.

— Можно вас пригласить пообедать с нами?

Артур отказался. Только издали поздоровался с Алисой.

— Какой симпатичный и обходительный молодой человек, — похвалила его Швалковская.

— Больно тихий, — сказала Женя.

— Он вам не нравится?

— Жить с таким скучно. Уткнется в книгу, словно ничего лучшего на свете нет. На женщин ноль внимания.

— Попробовали бы заинтересовать.

— Пробовала уже.

И Женя рассказала, что шутки ради как-то зашла вечером к Артуру, будто за спичками, повосхищалась для виду книжками, полистала их, даже две взяла с собой, и теперь мучается, каждый вечер читает.

— Стало быть, он все-таки вам симпатичен?

Женя как-то странно усмехнулась, хотела сказать что-то, но осеклась. Вдруг она посерьезнела, встала и поблагодарила за обед.

— Сладкого подождите!

Эрнестина уже взбивала сливки.

— Не хочется. Сыта по горло этими сливками, мутит от них.

Она взяла с вешалки жакет и вышла.

— Ну и язык! — покачала головой Швалковская.

Видя, как задумалась Алиса, акушерка принялась еще строже осуждать молодых женщин. И замолчала, лишь когда Эрнестина поставила на стол красное смородинное желе с только что взбитыми сливками. Голубые, как незабудки, глазки Швалковской засияли удовольствием.

До концерта оставалось несколько часов, и Эрнестина велела дочери снять платье, чтобы ушить его, — в последнее время она сильно похудела.

— Ты опять заболеешь!

— Нет, я чувствую себя хорошо.

Однако глаза Алисы говорили о другом.

— Я, пожалуй, поеду домой, — внезапно сказала она.

— Почему?

— Мне что-то расхотелось оставаться на концерт.

Барышня Швалковская, Эрнестина и даже Ильмар принялись уговаривать Алису не уезжать.

— Будет такая замечательная программа!

— Тебе что, дома в навозе копаться лучше?

— Мама, не уезжай!

Алиса осталась.

Народный дом открыли прошлой осенью, и Алиса еще ни разу не была там. В сущности, здание получилось довольно скромным, но Алисе зал показался просторным и высоким, коричневый бархатный занавес — необыкновенно торжественным, а простые фанерные стулья — чуть ли не роскошными, ведь раньше на концертах в корчме или в риге сидели на сколоченных из досок длинных скамьях.

Народу было много, больше половины зала. Открылся занавес, вышел молодой мужчина, что-то быстро пробормотал и уселся за выдвинутое на середину сцены пианино. Однако гракской публике Бетховен оказался не по вкусу, и тихое перешептывание в зале не прекратилось. Алисе шум не мешал. Хотя она ничего не понимала в музыке, ее увлекло непонятное течение, она ни о чем не думала, ничего не видела, даже артист исчез куда-то, словно растворился в тумане. Алиса прикрыла глаза.

— Что с тобой? — прошептала Эрнестина.

Алиса вздрогнула.

Затем пела не молодая уже дама, за ней — коренастый мужчина, и под конец оба вместе. Оперные арии публике не очень нравились, зато серенады, романсы и народные песни принимались восторженно, некоторые номера приходилось повторять.

Домой Алиса вернулась в темноте. Лизета уже ждала ее с нетерпением, с дойкой опаздывали, по крайней мере, на целый час.

— А стоило вообще-то ходить? — спросила Лизета, пока Алиса переодевалась.

— Мне понравилось.

— Что же там могло понравиться. Одно паясничание, и больше ничего.

Надев старый жакет, Алиса побежала к скотине. Прежде всего налила пойла свиньям, чтоб не визжали, затем занялась коровами, Петерис пришел помочь, бросил в ясли сена, раскидал подстилку, Алиса сразу принялась доить.

— Что же она сказала? — робко спросил он наконец.

Алису кинуло в жар.

— Забыла спросить!

Она и вправду собиралась сказать матери о «Прериях», но сперва это мешала сделать барышня Швалковская, затем спешно перешивали платье, а после концерта у нее все вылетело из головы.

— Ну, конечно!

У Петериса сдавило горло. В скудном свете фонаря его лицо разглядеть нельзя было, но оно, казалось, потемнело. Петерис будто не поверил.

— Я и вправду забыла.

Петерис даже не ответил. Бухнула обитая тряпками дверь, Алиса осталась одна.

Выдоив коров, она пошла к свиноматке, чтобы вычистить кормушку. Свинья поела и лежала на боку, облепленная поросятами. Те неистово толкали друг друга и сосали, упираясь ножками. Алиса пересчитала поросят. Их оказалось лишь одиннадцать. Пересчитала снова — столько же. Одного не хватало. Она подняла фонарь повыше, нигде пропавшего не обнаружила. И только переворошив солому в углу загородки, Алиса нашла поросенка — он околел, одеревенел уже. Его, самого хилого из всех, Алиса сама клала к соскам матери, отгоняла ненасытных братьев и сестер. Алиса вынесла мертвого поросенка за загородку и пошла в комнату. Петерис, мрачный, сидел за столом, Лизета чистила картошку.