Осоковая низина - [18]

Эрнестина не любила писать, а теперь раз в неделю отправляла письмо Алисе. Ее письма, в сущности, были лишь скупыми однообразными ответами на длинные письма Алисы, в которых та подробно сообщала, что делается в саду, как чувствует себя отец, какие поручения дает ей хозяйка, что на обед сварили… Эрнестину интересовала каждая мелочь, она давала, советы по выпечке белого хлеба, варке варенья, засолке грибов. Особенно приятно было читать: «милая мамуля», «моя дорогая мамуся», «моя золотая мамочка». Когда они жили вместе, ей такие слова говорились редко.

Условились, что на рождество Эрнестина приедет в Граки, но накопилось много работы; ей в конце концов показалось, что не к лицу ей мчаться к Густаву и Алисе, которые, в сущности, удрали от нее, оставили одну. Она послала поздравительную открытку, даже не письмо.

В начале января Алиса приехала в Ригу.

— Мы тебя ждали!

— Я вас тоже ждала.

Желая обрадовать огорченную дочь, Эрнестина купила гуся, каждый день готовила сладкое, вечером ходили вместе в кино. Алиса предполагала остаться в Риге не меньше недели, но уже на четвертый день заговорила о Граках как о доме.

— Твой дом здесь.

— Нет, мама. Я там уже привыкла, а у тебя чувствую себя как в гостях.

Эрнестине было горько слышать это.

— Я больше ничего не значу для тебя?

— Милая мамочка! Да ведь отец-то в Граках.

— Отец не заслужил, чтобы ради него жертвовали собой.

Эрнестина уже рассказала дочке, как скверно выказал себя Густав когда-то в России, и теперь еще раз напомнила:

— Ты чуть не умерла.

Но на Алису это не произвело особого впечатления. Она серьезно сказала:

— Все это было очень давно. Теперь отец совсем другой. А я ничем не жертвую. Мне там нравится больше, чем здесь.

— Что там может нравиться?

— Ведь здесь нас ненавидят. Тетя Нелда и бабушка тоже.

— Пускай ненавидит. Тебе-то что?

— Я так не могу. Хочу, чтобы все были мною довольны, рады мне…

Эрнестина долго говорила Алисе о том, как мало на свете любви, как много равнодушия и ненависти, что повсюду она будет сталкиваться с людьми несправедливыми, не избежать этого и в Граках, что человек сам должен заботиться, чтобы его не унижали, а уважали, и Граки лишь временное пристанище, которое придется вскоре оставить.

Алиса все смиренно выслушала и под конец сказала:

— Мамуся, перебирайся к нам жить!

— Ах, детка!

— Мы должны жить все вместе.

— Почему?

— Потому что я так хочу.

— Ты? Разве ты умеешь что-нибудь хотеть, требовать? Ты всегда для других стараешься. Почему же ты не хочешь послушаться меня?

Вечером, когда они лежали в постелях, Эрнестина сказала:

— Видно, ничего другого мне и не останется, как переехать к вам, в деревню. Уж такая моя судьба…

— Мамочка!

В марте, когда у Густава было больше досуга, он приехал в Ригу, погрузил на сани семейные пожитки и увез в Граки. На переезд ушло два дня. Эрнестина добралась поездом. Вскоре Курситисы купили корову и поросенка.

— Так. Ну вот мы еще в большей яме, чем были, — сказала Эрнестина.

— Почему же? — возражал Густав.

— Опять на земле живем, и гораздо дальше от Риги, чем раньше, опять у нас корова, поросенок. Остается только грабителей ждать.

Густав, немного помолчав, сказал:

— Здесь мне лучше, чем там под Ригой. Теперь я хоть жалованье получаю.

— Рудольф прав. Только на то и годишься, чтоб служить другим.

Густав работал много, добросовестно. Уже в августе он повез на рынок белый налив и другие ранние сорта. Но в Бруге евреи, немцы и зажиточные латыши были прижимисты, роскошные фрукты, коль они дороги, их не прельщали. Поэтому Густав с Алисой бережно укладывали яблоки в ящики, прокладывая их сеном и мхом, чтобы поездом или на армейских грузовиках отправить в Ригу. Яблоки поплоше Густав сбывал сам, хорошие продавал магазинам. В Риге выручку сразу относил полковнику, а деньги, привезенные из Бруге, сдавал хозяйке. Безопасности ради полковник снабдил Густава револьвером, велев взять в полиции разрешение на оружие. Густав стерег хозяйские деньги. А Винтеры стерегли самого Густава. Яблоки всякий раз в присутствии хозяйки взвешивали. Это было неприятно и портило настроение, но крупные недоразумения начались зимой.

— Точно помню, в ящике было два пуда, так почему же теперь на восемь фунтов меньше? — недоумевала хозяйка.

— Потому что яблоки потеют, — объяснил Густав.

— Видно, с ногами этот пот, — неприятно ухмылялась хозяйка.

Густав пожаловался полковнику: никогда не крал и красть не собирается, подозрительность хозяйки оскорбительна. Полковник был умнее своей мамаши. Густаву он, конечно, не поверил, как не поверил бы никому, он считал, что крадут все, что другой крал бы еще больше. Мамаше он запретил впредь дотошно проверять Густава: какой в этом смысл? Сколько ни взвешивай, как уследить, почем Густав их продает. Курситисы никогда не брали себе хороших, шедших на продажу яблок, тем более Густаву в голову не приходило присвоить из выручки хоть рубль. Но хозяйка терпеливо выжидала, в надежде уличить Густава. Вот что случилось осенью.

Густав задумал омолодить сад. После посадки осталось несколько десятков плохеньких яблонек, которые Густав отдал по дешевке окрестным новохозяевам; деньги он оставил себе как вознаграждение: ведь закладывать питомник ему никто не поручал. Хозяйка пронюхала об этом, и полковник вычел эти деньги из жалованья.