Осоковая низина - [105]

— Чего там! — с горечью произнес Петерис (сделав ударение на первом слове) и махнул рукой.

Когда Эрнестина открыла дверь своей комнаты и удивленно посмотрела на доски, Петериса охватило негодование. Он повернулся к теще спиной, сделав вид, что не замечает ее.

— Как я теперь на кухню попаду?

— По доске! — подсказал ей Ильмар.

Но Эрнестина уже заметила, как шевелятся занавески.

— Так зачем комнату прибирали? На что теперь гардины похожи?

— Кому эти тряпки нужны? — не стерпел Петерис.

— Кому не нужны, а кому — и нужны.

Недовольная, балансируя на доске, пошатывавшейся на рыхлом зерне, Эрнестина добралась до дверей и покинула «залу».

Чуть погодя Алиса пришла звать мужа ужинать.

— Почему не сказал, что в комнате веять будешь? Сняла бы занавески.

— Одни тряпки у тебя на уме! — Петерис уже не сдерживался.

— А чего ты кричишь?

— Как не кричать! Хлеб горит, тебе-то ничего!

Петерис бросил ведро и пошел есть. Положив себе на тарелку картошку, продолжал:

— Только знают палить!

— Что — палят? — не поняла Алиса.

— Не топили бы так страшно комнату, с хлебом ничего бы не случилось.

— Да что случилось, скажи толком.

— Разве стоит говорить тебе что-нибудь?

— Хлеб начал преть, — объяснил Ильмар.

Теперь уже не стерпела Эрнестина:

— Я весь день у плиты простаиваю и хоть столько заслуживаю, чтоб на себя охапку дров потратить. И не забывай, что я в эту зиму собственными дровами топлю.

Когда Эрнестина перебиралась в «Виксны», Петерис привез из имения семь возов неколотых дров.

— Да ведь Петерис не это имел в виду.

— Не знаю, что он имел в виду.

— Не ссорьтесь, пожалуйста!

— Ему что угодно делать можно, окна бить, гардины портить, ссыпать зерно куда захочет, а я должна мерзнуть в собственном доме.

— Стекло я выбил, — признался Ильмар.

— Неважно кто. Лучше бы осталась в имении, у чужих.

— Так чего не осталась? — съязвил Петерис.

— Потому что ты аренду мне не платил.

— Времена господ прошли. Теперь земля тому принадлежит, кто обрабатывает ее.

— Может быть, и дом тебе принадлежит?

— Разумеется.

— Ну, раз так, то…

Эрнестина побледнела, отложила вилку и вышла.

С этого вечера теща со своим зятем за один стол уже никогда не садилась.

Пока были живы.

Прошла зима, наступила весна, зацвели яблони. В «Викснах» уже со всеми большими работами управились, даже Алисины цветочные клумбы ухожены. Выпала одна из тех редких минут, когда некуда спешить и можно действительно чувствовать себя, как в воскресенье. Петерис предался полуденному сну, Эрнестина в своей комнате читала «Урзулу», а Ильмар собирался в «Апситес», искупаться в пруду.

— Сынок, есть у тебя чуточку времени?

— Что тебе, мама?

— Погоди!

Алиса пошла в комнату и, к удивлению Ильмара, вернулась с мандолиной.

Заведующий гракской школой Вилцынь, большой любитель музыки, создал у себя в школе мандолинный оркестр. Каждого, кто обладал маломальским слухом и кому достаток родителей позволял приобрести этот дешевый музыкальный инструмент, он привлекал в оркестр. Начиная с третьего класса, там играл и Ильмар, ставший впоследствии одним из солистов. Кончив гракскую школу, Ильмар лишь изредка брал в руки свою обшарпанную «поварешку».

— Что ты хочешь делать?

— Научи меня одной песне!

— Сыграть тебе?

— Да.

— А ты запомнишь?

— Попробую.

— Какую песню?

— «Сулико».

Ильмар сел на скамейку под сиреневым кустом, быстро сыграл песенку и отдал инструмент Алисе.

— Положи палец на вторую струну, на пятый лад!

— Какой палец?

— Третий. Нажми, нажми! Посильней! Веди полегче! По восьмушке не ударяй.

Алиса не знала, что такое восьмушка, Ильмар объяснил.

Она волновалась, не запоминала, что ей показывал и говорил Ильмар.

— Погоди, сынок. Я так быстро не могу.

Наконец она принесла бумагу, карандаш и цифрами отметила струны и лады.

— Спасибо, сын. Теперь у меня пойдет.

Ильмар уехал купаться, а Алиса ушла с мандолиной за огород и уселась на краю канавы. Отсюда ее никто не мог услышать. В канаве копошились куры, они не убежали от Алисы, остались там же. Крупная рябая курица, косясь на хозяйку, долго вертела шеей, не понимая, что она делает. Убедившись, что от игры зерна не появится, она потопала прочь, управляться с делами поважней.

Постепенно Алисины пальцы наловчились, простая мелодия зазвучала внятно.

Она играла!

— Добрый день!

Алиса вздрогнула и оглянулась. За спиной стояла Паулина, держа в руке корзину, завязанную платком.

— Что же вы? Агитировать поедете?

Несмотря на долголетнее знакомство, они так же, как Эрнестина и барышня Швалковская, уважительно говорили друг другу «вы». Никто из соседок не помнил ни Алисиных именин, ни ее дней рождения, а Паулина всякий раз непременно приносила цветок или маленький подарок. Алиса отвечала тем же, однако их все же разделяла какая-то граница, которую они не могли переступить. Была ли причиной этому шумливость и мужские повадки Паулины, или Алису сдерживало еще что-то — этого она не знала. Просто не могла быть с Паулиной откровенной до конца. И все же та была и оставалась ее ближайшей приятельницей.

Застигнутая за необычным занятием, Алиса сильно смутилась.

— У меня пока не очень получается.

— Мастером не рождаются.

— Да старовата я, чтоб учиться.

— Главное, чтобы сердце было молодым, тогда ничего. Угадайте, что у меня в корзине!