Особо писателистый писатель Эрнест Хемингуэй - [6]
Из обсуждения:
17.02.2016, Вандроўнiк:
«В случае с Хэмингуэем вполне понятно, что он был „назначен“ великим писателем на территории СССР людьми из „литературного отдела КГБ“, что радостно подхватила „номенклатурная элита“ и особенно их дети-внуки (они и мне давали в 70-е почитать Хэмингуэя из знаменитого томика). Ну и примкнувшие к ним, кто хотел за счет этого казаться „крутым“ и поиметь что-то материальное от элитной тусовки. Ну и фактура писателя способствовала: бородатый профиль, трубка, старик и море, любовницы. При этом, конечно, никто не хотел знать, что там на самом деле. А на самом деле Хэмингуэй был серьезно болен, у него была клиническая депрессия, иногда временно отступавшая, но никогда не отпускавшая насовсем. Куча его родственников и даже потомков покончила жизнь самоубийством, то есть, там серьезные отклонения были. Я имел неудовольствие носить этого монстра в своей голове и знаю, о чем говорю. Но я вылечился, а в то время этого не лечили. Вернее, делали попытки, типа ужасной процедуры под названием электролоботомия: электрический разряд, неоднократный, через мозг. И вот такую штуку сделали „Хэму“. И тут он обнаружил, что потерял способность писать тексты, ну совсем потерял. Ему надо было написать приветственный адрес, он тупо просидел над листком бумаги двое суток, решил, что превратился в дебила, — и застрелился. Специалисты говорят, что он поспешил: ему надо было подождать несколько месяцев, очень вероятно, что умственные способности вернулись бы к нему. Но находясь в том состоянии, когда понимаешь, что „здравствуй, деменция“, — в том состоянии мозг просто не способен думать. А паника есть паника — вот и конец.»
03.12.2020, Пётр Портупеев:
«…любой, кто закатывает глаза и отрепетировано вздыхает при упоминании имени Хемингуэя, вызывает у меня недоверие. Как-то сразу начинаешь сомневаться: а честны ли эти люди? Не прикрывают ли они своё, в общем-то, скудоумие и отрепетированное чувство вкуса умеренной, извините, хитрожопостью?
Когда-то (довольно давно) они вообще тщательно роились, концентрировались в некую вялую секту (к счастью теперь уже почти выветрившуюся). Стать членом секты было очень легко: надо было только повесить над раскладушкой икону (ну, ту, где „крупновязаный свитер и окладистая белая борода“) и пополнить лексику словцом „Хэм“, которым в секте было принято как бы похлопывать друг друга по плечу. А заодно как бы и самого Хэма.
В настоящее время, как вы изволили верно пронаблюдать, книжки этого лауреата и пацифиста (хвастающего по собственному признанию убийством 122 человек), почти никто не читает. Но зато то тут, то там какой-нибудь просветитель-самовыдвиженец седлает Wi-Fi и даёт населению поклевать горстку-другую афоризмов покойника. Но все эти микроскопические „правды жизни“ как правило смотрятся вымороченными и совсем уж самодельными для новатора, фактически внедрившего в мировую литературу азбуку Морзе.
А желающих-то чуток допросветиться и по-быстренькому обинтеллектуалиться полно! И пошло-поехало!: Читають, болезные и восхещаються! Лайки, опять же ж. И комментарии. „Да, только настоящий гений мог написать такую красивую мысль“. „Эти мысли заставляют думать!“. „Как это точно напечатано!“.
Вот ей-ей!! Ни разу не видел под свитком афоризмов Хемингуэя умного (пусть очень восхищённого) комментария. Одни отрыжки.
В-общем, не люблю я Хемингуэя. Что-то ненастоящее в нём есть. Какой-то обман. Хотя, конечно, есть в литературе XX века писатели и похуже Хемингуэя.»
.................................................................
.................................................................
Литература:
И. А. Михайлов «Тайны болезни и гибели Эрнеста Хемингуэя» (сайт greylib.align.ru).
Для поверхностных авторов он [Станислав Ежи Лец] удобен в качестве источника эпиграфов, потому что у него не надо ничего ВЫЧИТЫВАТЬ, выделять из массы текста, а можно брать готовые хохмы, нарезанные для немедленного употребления. Чистоплотным писателям нееврейской национальности лучше его игнорировать, а если очень хочется ввернуть что-то из классиков, то надо пробовать добросовестно откопать — у Платона, Цицерона, Эразма Роттердамского, Бальтасара Грасиана и иже с ними. Или хотя бы у Баруха Спинозы: тот не стремился блеснуть словесными трюками.
Книга ориентирована не только на представителей специальных служб, но также на сотрудников информационно-аналитических подразделений предприятий и политических организаций, на журналистов, социологов, научных работников. Она может быть полезной для любого, кто из любопытства или с практической целью желает разобраться в технологиях аналитической работы или просто лучше понять, как устроены человек и общество. Многочисленные выдержки из древних и новых авторов делают ее приятным экскурсом в миp сложных интеллектуальных технологий.
Дураковедческое эссе. Апология глупости. Тоскливо-мрачная картина незавидного положения умников. Диагнозы. Рецепты. Таблетки.
Да, Лев Толстой был антинаучник, и это его характеризует очень положительно. Но его антинаучность обосновывалась лишь малополезностью науки в части построения эффективной моральной системы, эффективной социальной организации, а также в части ответа на вопрос, ЧТО считать эффективным.
Как находить время для приятного и полезного. Как выжимать побольше из своих скудных возможностей. Как сделать лень своим жизненным стилем и поднять ее до ранга философской позиции. Попытка систематизации, осмысления и развития лентяйства. Краткое пособие для людей, ищущих свободы и покоя. Куча очевидных вещей, которые для кого-то могут оказаться долгожданным счастливым открытием. Может быть, некоторые мысли, высказанные в этой книге, вовсе не блещут значительностью и новизной, зато они наверняка отличаются хотя бы полезностью.
Выбор поприща, женитьба, устройство на работу, плетение интриг, заведение друзей и врагов, предпринимательство, ораторство, политическая деятельность, писательство, научная работа, совершение подвигов и другие аспекты извечно волнующей многих проблемы социального роста рассматриваются содержательно, иронично, по-новому, но со ссылками на древних авторов.
«Спасибо, господа. Я очень рад, что мы с вами увиделись, потому что судьба Вертинского, как никакая другая судьба, нам напоминает о невозможности и трагической ненужности отъезда. Может быть, это как раз самый горький урок, который он нам преподнес. Как мы знаем, Вертинский ненавидел советскую власть ровно до отъезда и после возвращения. Все остальное время он ее любил. Может быть, это оптимальный модус для поэта: жить здесь и все здесь ненавидеть. Это дает очень сильный лирический разрыв, лирическое напряжение…».
«Я никогда еще не приступал к предмету изложения с такой робостью, поскольку тема звучит уж очень кощунственно. Страхом любого исследователя именно перед кощунственностью формулировки можно объяснить ее сравнительную малоизученность. Здесь можно, пожалуй, сослаться на одного Борхеса, который, и то чрезвычайно осторожно, намекнул, что в мировой литературе существуют всего три сюжета, точнее, он выделил четыре, но заметил, что один из них, в сущности, вариация другого. Два сюжета известны нам из литературы ветхозаветной и дохристианской – это сюжет о странствиях хитреца и об осаде города; в основании каждой сколько-нибудь значительной культуры эти два сюжета лежат обязательно…».
«Сегодняшняя наша ситуация довольно сложна: одна лекция о Пастернаке у нас уже была, и второй раз рассказывать про «Доктора…» – не то, чтобы мне было неинтересно, а, наверное, и вам не очень это нужно, поскольку многие лица в зале я узнаю. Следовательно, мы можем поговорить на выбор о нескольких вещах. Так случилось, что большая часть моей жизни прошла в непосредственном общении с текстами Пастернака и в писании книги о нем, и в рассказах о нем, и в преподавании его в школе, поэтому говорить-то я могу, в принципе, о любом его этапе, о любом его периоде – их было несколько и все они очень разные…».
«Ильф и Петров в последнее время ушли из активного читательского обихода, как мне кажется, по двум причинам. Первая – старшему поколению они известны наизусть, а книги, известные наизусть, мы перечитываем неохотно. По этой же причине мы редко перечитываем, например, «Евгения Онегина» во взрослом возрасте – и его содержание от нас совершенно ускользает, потому что понято оно может быть только людьми за двадцать, как и автор. Что касается Ильфа и Петрова, то перечитывать их под новым углом в постсоветской реальности бывает особенно полезно.
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Михаил Афанасьевич Булгаков (1891–1940) в русской литературе — из самых-самых. Он разнообразен, занимателен, очень культурен и блестящ. В меру антисоветчик. Зрелый Булгаков был ни за советскую власть, ни против неё: он как бы обитал в другой, неполитической плоскости и принимал эту власть как местами довольно неприятную данность.
Я полагаю, что Сталина в Чехове привлёк, среди прочего, мизантропизм. Правда, Чехов — мизантроп не мировоззренческий, а только настроенческий, но Сталин ведь тоже был больше настроенческий мизантроп, а в минуты благорасположения духа хотел обнять всё человечество и вовлечь его в сферу влияния российской коммунистической империи.
Василий Макарович Шукшин (1929–1974) — харизматическая фигура в советском кинематографе и советской литературе. О Шукшине говорят исключительно с пиететом, в крайнем случае не интересуются им вовсе.