Ослепительный цвет будущего - [19]

Это папино воспоминание.

– Итак, секрет вот в чем. Берешь одну. – Он кладет длинные травинки на ровную поверхность и выбирает самую крупную. – Теперь натяни ее между большими пальцами, а пальцы сожми вместе.

Маленькая Ли складывает руки и показывает ему. Ничего из этого я тоже не помню.

– Ага, правильно. Сожми чуть сильнее. А теперь – вот так…

Папа подносит большие пальцы к лицу. Он надувает щеки и складывает губы, а потом сильно дует куда-то под костяшки пальцев, выпуская пронзительный свист, который несется через поверхность воды.

Я наблюдаю, как Ли-из-папиного-воспоминания пытается повторить за ним и дует себе в большие пальцы. Но ее травинка лишь болтается и скрипит.

– Я так тоже не могу, – говорит мама; она стоит в нескольких шагах от нас, балансируя на камне, и наблюдает – у нее тоже в руках травинка.

– У Ли почти получилось. Попробуй еще раз, малышка.

Папа отходит от края озера, чтобы помочь маме.

Маленькая Ли продолжает дуть. Она поправляет травинку. Затем берет новую и сжимает большие пальцы еще сильнее. Наконец вырывается тонкий и громкий звук – нечто среднее между музыкой казу [7] и кряканьем утки.

Она оглядывается.

На фоне угасающего неба темнеет мамин силуэт. Руками она обвивает папу за талию, а щеку положила ему на плечо. Они покачиваются под мелодию, которая слышна только им двоим.

Вспышка. Цвета затухают.

Появляется комната, и я снова сижу на кровати в квартире бабушки и дедушки в Тайване. Воспоминание закончилось.

Я до боли сжимаю большой и указательный пальцы. Смотрю вниз: палочка с благовониями исчезла. Включаю лампу, чтобы убедиться: никаких следов, никакого пепла. Она просто исчезла.

Раскрыть ладони, взглянуть на дрожащие руки.

Так я сижу, дрожа, до самого рассвета.

19

Чья же это вина? Все ведь задаются этим вопросом. Никто никогда не произнесет его вслух. Такие вопросы люди называют некорректными. Ответ на них один: «В этом никто не виноват». Но правда ли это? Ведь искать, на кого бы возложить вину, – в самóй человеческой природе. Мы всегда держим пальцы наготове, чтобы указать на козла отпущения, но часто делаем это так, будто крутимся вокруг своей оси с завязанными глазами.

Что может заставить человека захотеть умереть?

У нее была я. У нее был папа. У нее была лучшая по-друга, Тина. Треть всех детей нашего района брали у нее уроки игры на фортепьяно.

Все, кто знал ее, сказали бы, что она выглядела самой счастливой, самой живой. Когда она смеялась, ее лицо расцветало, и у каждого, кто находился рядом с ней, становилось тепло внутри.

В те последние несколько месяцев ее смех звучал редко. Я это заметила, правда заметила, но свалила все на ее плохое настроение – у нее всегда была привычка резко перескакивать из одной крайности в другую. Слишком быстро, слишком легко я нашла этому оправдание.

Моя ли это вина? Если бы я…

Если бы папа…

Если бы мама…

Но – что?

20

Даже ярким утром воздух тяжелый и давящий; он прилипает к коже, выжимая из нее пот.

Я поворачиваюсь к бабушке.

– Niao.

Птица. Не знаю, что еще сказать. Как объяснить ей, что нам нужно найти мою мать?

Уайпо кивает, но я не уверена, что она меня поняла.

Мы выходим из лабиринта переулков и оказываемся в лавке с продуктами для завтрака; там женщина готовит блюдо, которое я никогда раньше не видела. Это dan bing. Она ловко распределяет жидкое тесто в форме идеального плоского круга, сверху разбивает яйцо и посыпает все это зеленым луком. Я не особенно голодна – отчасти, наверное, потому, что не спала ночью и теперь чувствую вялость во всем теле, но все же, едва ощутив аромат, я начинаю буквально пускать слюнки.

В магазине также продают fantuan – это блюдо я знаю: рисовые пирожки с начинкой из сладкой сушеной свинины song, красновато-коричневые и пушистые, как хлопок. В начальной школе я как-то принесла fantuan на обед. Когда мои одноклассники увидели начинку rou-song, то принялись дразнить меня, приговаривая, что я ем пряжу и потом буду кашлять волосяными шариками, как кошка.

Женщина вытирает пальцы о фартук и заворачивает наш заказ. Ее взгляд скользит по мне, на миг задерживаясь на лице, – решительный, как прикосновение.

– Hunxie, – говорит она бабушке, которая отсчитывает на своей нежно-морщинистой ладони монеты, раскладывая их по кругу. Уайпо выдает вереницу слов – но так быстро, что я не могу понять ни одного. Продавщица улыбается мне, говорит что-то о том, что я американка, что я красивая. Несколько посетителей за соседними столиками поворачиваются и принимаются глазеть на меня. Под их взглядами кожу начинает покалывать.

Мы с Уайпо едим на ходу. Стаканы с охлажденным соевым молоком потеют у нас в руках, конденсат собирается в капли, капли – в струйки, и вода стекает по моим пальцам от одного сустава к суставу.

– Shenme shi… hunxie? – спрашиваю я. Ее глаза блестят. Ей нравится, когда я пытаюсь говорить на мандарине.

– Hunxie, – повторяет она и принимается объяснять этот термин.

Наконец я понимаю – это значит межрасовый. А затем узнаю и отдельные части слова, будто внезапно начинаю различать очертания облаков: hun – смешанный, xie – кровь.

Дома, в Америке, люди иногда говорят, что у меня экзотическая внешность и что я похожа на иностранку. Иногда они даже пытаются выдать это за комплимент. Но вряд ли они понимают, как это звучит на самом деле: будто я какое-то диковинное животное в зоопарке.