Оскомина - [7]

Так или иначе, вот этот рецепт:

Возьмите 6 чашек размороженной лимской фасоли, 6 очищенных и порезанных на дольки груш, ½ чашки черной патоки, ½ чашки куриного бульона, ½ чашки мелко нарезанного репчатого лука, сложите все в кастрюлю с толстым дном, накройте крышкой, поставьте в нагретую до примерно 100 градусов Цельсия духовку и запекайте 12 часов.

Вот такими блюдами она любила угощать: с виду — давно знакомые бобы, и вдруг — на тебе — бобы-то с грушами! Еще она варила замечательный буйабес с листовой свеклой. Спустя некоторое время мама стала относиться к еде слишком истово, принялась готовить китайские голубцы и прочее в том же духе, но однажды вечером у нее вышла осечка с омаром по-кантонски, и она распрощалась с кухней. Это было началом конца.

Следом наступила пора синих скидочных купонов. Разумеется, в этом увлечении она была далеко не одинока. Шел 1963 год, и множество американок собирали в супермаркетах купоны — синие, зеленые, в клеточку, все подряд; однако дамы в пиджаках с подкладными плечами не должны бы попадаться на эту удочку. А моя мать, годами обходившая супермаркеты стороной, взяла за правило хотя бы раз в день наведываться в местный сетевой универсам «Трифтимарт». (К тому времени спрос на актеров со шрамами упал, с работой стало туго, заняться ей было нечем.) Она садилась в свой «студебеккер» 1947 года выпуска и день напролет объезжала супермаркеты. На время в ней вспыхнула страсть к торговым новинкам. Месяц она увлекалась сушеным рубленым луком. Потом — пирожками с малиной фирмы «Пепперидж Фарм». Следом — замороженным рубленым шнитт-луком. Домой мама возвращалась с полными сумками, бросала их на кухне — пусть экономка разбирает, а сама, не мешкая, поднималась в спальню, к карточному столику, на котором стояло хитроумное изобретение: баночка с губкой — в помощь тем, кому приходится клеить много марок.

Я тогда жила в Нью-Йорке и узнавала обо всем от сестры Элинор; ей требовалась вся ее праведность, поскольку мамино безумие нарастало. Я тоже заподозрила неладное, когда мама неожиданно нагрянула ко мне в Манхэттен и одарила блендером с десятком скоростных режимов, который она приобрела за двадцать шесть наборов синих купонов. Мама взяла блендер с собой в самолет и всю дорогу до Нью-Йорка держала его на коленях. На следующий день в мою квартиру влезли грабители и унесли блендер вместе с гарантией. А также прихватили мою пишущую машинку, телевизор и золотой браслет. Мама поглядела на разоренную квартиру и, вместо того чтобы выйти и за шестнадцать долларов купить новый блендер, отправилась в ближайший супермаркет, где набрала продуктов на шестьсот долларов — исключительно ради пачки клетчатых купонов. Вернувшись ко мне, она принялась их клеить в специальные купонные книжечки. За этим занятием ее и застали приехавшие наконец полицейские: она сидела за столом и, хрипло посмеиваясь, лизала очередной купон. Стражи порядка — их было двое — принялись рассказывать нам уморительные, как им казалось, истории про ньюйоркцев, из чьих квартир грабители уносили из-под рождественских елок все подарки. Мы дружно выпили по стаканчику, потом еще, и четыре часа спустя мама уже распевала «Когда полночный поезд отправится в Алабаму»[24], сидя на коленях одного из полицейских, а тот легонько пощипывал ей плечико. Потом она вскочила и начала бить чечетку под песенку «Положись на Ритц»[25], но посреди номера отключилась. Отключка вышла та еще: мама подпрыгнула, отвела ноги в сторону и щелкнула каблуками, но тут глаза у нее закрылись, и она боком соскользнула на пол. Я уложила ее в постель.

— Я очень расшалилась? — спросила она, когда на следующий день я везла ее в аэропорт.

— Да нет, не очень, — буркнула я.

— Прошу тебя, скажи напрямик, — настаивала она.

Мой отец тоже изрядный оригинал, но не в прямом смысле слова. Он — характерный актер, его псевдоним — Гарри Страттон, и отец до сих пор под ним выступает. Однако, будучи характерным актером, он играл исключительно бесхарактерных персонажей: добродушных юристов, добродушных врачей, добродушных учителей. И когда ведущий актер падал духом — либо в безуспешных попытках открыть пенициллин, либо в борьбе с преступниками, либо в битве с нацистами, — мой папа с неизменным добродушием его утешал. Он, как и мама, зарабатывал кучу денег; деньги они вложили в акции «Тампакса» и вскоре разбогатели — что было очень кстати, потому что счета за лечение мамы приходили немыслимые. Она пила все больше, и в конце концов у нее вдруг жутко, огромной дыней, вспух живот. Ее положили в фешенебельную больницу для богатых и поставили диагноз: цирроз печени; врачи поцокали языками и сказали, что медицина бессильна. Еще до маминой болезни родители переехали в Нью-Йорк, и окна маминой палаты выходили на Ист-Ривер. Мама лежала и медленно умирала на глазах папы, который с нетерпением ждал конца.

— Перекройте кран! — просил он врачей, а те невозмутимо отвечали, что никакого крана нет, больная просто угасает.

Кое-кто из бывших клиентов приезжал навестить маму. Обладатели лиц со шрамами пугали медсестер, лилипуты с хохотом разъезжали на электрических креслах-каталках, но время от времени мама приходила в себя и тут же начинала строить деловые планы: