Оскомина - [8]

— Сдается мне, на следующем проекте нам с тобой удастся срубить сотню «кусков».

Клиентов у нее давным-давно не было, но она все талдычила про проценты со сборов да сколько можно содрать до выхода картины и сколько после.

Ей приносили обед.

— Я, пожалуй, пообедаю в кафетерии студии, — заявляла она.

Однажды мне позвонил отец:

— Давай-ка приезжай, — скомандовал он. — По-моему, это конец.

Разумеется, с этим сообщением он звонил ежедневно, но по его тону я догадывалась, что он, скорее всего, выдает желаемое за действительное; а тут почувствовала, что он, наверное, не ошибся. Я помчалась в больницу, вошла в палату: мама спит. Внезапно она открыла глаза, посмотрела на меня и говорит:

— Я только что обдурила на ремейке Даррила Занука[26], — и захрипела; я решила, что она смеется — смех у нее всегда был хриплый, — и не придала значения; но хрип и впрямь был предсмертный — мама умерла.

— Отошла мать-то, — сказала медсестра.

Не «ваша мама», а просто «мать». Я уставилась на сестру: меня ошеломила не столько мамина смерть (ее пророчили уже много месяцев, и, с точки зрения моего отца, уже заждались), сколько бесцеремонность сестры.

— Вы свою называйте «мать», — огрызнулась я, — а мою не надо.

Сестра испепелила меня взглядом, давая понять, что мой вполне естественный гнев — всего лишь дамская истерика. И накрыла мамино лицо простыней.

— Сейчас мы мать увезем, — сказала она, да так высокомерно, что я еще больше взбесилась.

— Она не ваша мать! — заорала я. — И не «отошла», а умерла. Слышите? Умерла. И увезете вы не ее, а ее тело. Так и говорите — тело. Да хоть трупом назовите — ради бога!

Сестра, оцепенев от испуга, уставилась на меня; я решила, что она ужаснулась моему поведению, но нет. В ужас ее повергло другое: за моей спиной как раз в ту минуту воскресала мама. Простыня стала плавно приподниматься — как с полтергейстом при замедленной съемке, — потом мама одним махом откинула простыню, крикнула «опа!» и упала в обморок.

— Обмерла, — сказала сестра; вот вам очередная нелогичность медиков: слово «мертвый» они употребляют только не к месту.

— Мы думали, ты умерла, — сказала я через несколько минут, когда мама пришла в себя.

— Так оно и было, — подтвердила она, тряхнув головой, будто силилась припомнить смутный сон. — Я куда-то уплывала в белом кисейном платье и черных лакированных туфельках с перепонкой. Точь-в-точь как у Малышки Снукс[27]. Мне хотелось одеться как-то более подобающе, но все приличные костюмы потребовались на другой съемочной площадке. — Она кивнула; мало-помалу память к ней возвращалась. — Я глянула вниз, а там твой отец, в руках у него хлопушка, а на ней надпись: «Смерть Бебе. Дубль один». Камера поехала. А я уплывала все дальше и дальше. Несомненно, я была мертва. Твой отец продал акции «Тампакс» и купил себе шляпу «борсалино»[28]. «Вот это фарт, — сказал он. — Мы не промахнулись». — И она с вызовом забарабанила пальцами по грудине: — Не кто другой, как я, в 1944 году сидела рядом с Бернардом Барухом[29] на званом ужине и собственными ушами слышала, как он сказал: «Покупайте то, чем люди пользуются всего один раз, а потом выбрасывают». Не кто другой, как я, в 1948 году воспользовалась «тампаксом» и, выйдя из уборной, сказала: «Проверьте, продают ли их без рецепта». И благодаря мне, а не кому-нибудь другому мы разбогатели, но теперь этот ублюдок транжирит мои деньги на смазливых дур, а я торчу в этом гойском раю в неподобающем виде. Да пошло оно все, сказала я себе и тут же вернулась сюда.

Назавтра я поехала проведать маму. Она сидела на кровати, курила ментоловые сигареты и решала кроссворд.

— Со мной случилось чудо, — объявила она. — Понимаешь, о чем я, да?

— Нет, — призналась я.

— Бог все-таки есть, вот о чем, — сказала она. — Если веришь в чудеса, то верить и в Бога — иначе нельзя. Одно вытекает из другого.

— Ничего подобного, — возразила я. — Ничуть не вытекает. С чего ты взяла, что это твое чудо произошло по чьему-то велению? Все могло произойти чисто случайно. Могло тебе присниться. А может, медсестра просто-напросто ошиблась.

Мама покачала головой:

— Я умерла. Ты бы видела, как оно там, наверху. Пушистые белые облачка, розовощекие ангелочки играют на арфах.

— На лирах, — поправила я.

— Ох уж эта мне умница — она же колледж закончила! — сказала мама.

Неделю спустя мама выписалась из больницы, подала на развод и отправилась в Нью-Мексико на поиски Бога. И она таки его отыскала. Отыскала и вышла за него замуж. Звали его Мел, и он верил, что он — Бог. Мой первый муж Чарли тогда заметил: «Если мы что и знаем про Бога, так это, что его зовут не Мел».

Мел обобрал маму, оставив ее без гроша, а заодно прихватил старинный шведский диван в стиле модерн и комплект столовых приборов, которым и очень дорожила. После этого мама опять умерла, но уже навеки.

Мне очень хотелось спросить у нее: что делать женщине, если на восьмом месяце беременности выясняется, что ее муж любит другую? По правде говоря, мама вряд ли могла бы мне помочь. Даже и добрые старые времена по большому счету мать она была никакая, разве что умела ввернуть глубокомысленное замечание, отчего ребенок чувствовал себя взрослым, умудренным жизнью и если и задумывался, то досадовал только на себя: до чего же глупо приставать к ней с такой ерундой. Если бы в ту критическую минуту я могла с ней поговорить, то, скорее всего, услышала бы в ответ раздраженное: «Все записывай». После чего она скрылась бы в кухне — жарить миндаль.