Осколок империи - [89]

Генерал-губернатор оборвал себя на полуслове и опустил голову. Все деликатно промолчали: горе отца, фактически потерявшего сына, было близко всем.

— Но ничего не поделаешь, — справился с собой Владимир Леонидович, хотя глаза его предательски блестели, а голос звучал более хрипло, чем обычно. — Мы цеплялись за все, лишь бы не потерять окончательно связь с внешним миром. Но когда-нибудь эту пуповину придется разорвать окончательно. И лучше мы это сделаем сами, не дожидаясь, когда нас принудят извне.

— Насколько я понимаю, — обратился он к невозмутимому контрразведчику. — Вы затеяли разговор об этом… лагере не случайно?

— Совершенно верно, — последовал ответ. — Думаю, что как минимум тысяча из заключенных там людей с радостью обменяют невыносимые условия жизни за колючей проволокой на переселение к нам.

— Половина? — недоверчиво пробормотал Привалов, протирая пенсне. — Вы слишком оптимистичны… Людям придется навсегда распроститься с мыслью о возвращении на родину, о своих близких… Не всякий на это пойдет…

— А вы знаете, профессор, — повернулся к нему Крысолов, — какова смертность в данном лагере?

— Не имею подобной информации…

— А я — имею. Так вот, только за прошедшие с доставки первой партии заключенных полгода от непосильной работы, голода и болезней умерло двести сорок восемь человек.

— Двенадцать процентов! — ахнул кто-то.

— Больше. Две тысячи человек — это на сегодняшний день. Сначала было не более пятисот. Из них умерла почти половина.

— Откуда у вас такие цифры? — попытался барахтаться Модест Георгиевич.

— Из надежных источников. Правда, следует учесть, что первые заключенные были выброшены практически в чистое поле, вернее, в промерзшее за зиму болото, а нынешние живут в относительно благоустроенных бараках… В любом случае, моя оценка смертности — двадцать процентов. Каждый пятый никогда не увидит ни своего дома, ни родных. А если учесть, что самый распространенный срок, на который осуждают «изменников родины», — десять лет, а родственники зачастую тоже попадают в лагеря…

Вместо того чтобы спорить, Привалов лишь теребил машинально извлеченный из кармана сюртука платочек.

— Лес рубят — щепки летят, — подытожил Крысолов.

— Значит, вы рассчитываете на тысячу человек?

— Я рассчитываю на большее количество людей.

— Поясните.

— Можно освободить все две тысячи. Но взять всех с собой мы не сможем.

— Почему?

— Определенная часть из них — матерые уголовники. Воры, насильники, мошенники. Даже убийцы. Думаю, что такой балласт нам не нужен. Еще какое-то число — убежденные наши враги. Их брать с собой я тоже считаю излишним. Так что в сухом остатке полторы тысячи — тысяча двести человек.

— И как вы собираетесь отделять агнцев от козлищ? — хмыкнул Зварич, крутя в пальцах папиросу, но не решаясь закурить. — Зерна от плевел, так сказать?

— Это проще простого, Николай Федорович, — улыбнулся контрразведчик. — Большевики — большие бюрократы. Я бы сказал больше: бюрократия — это один из основных стержней, удерживающих их власть. И рискну предположить, что когда-нибудь их погубит именно бюрократия.

— Вы отвлеклись, — заметил Владимир Леонидович.

— Пардон… В канцелярии лагеря в образцовом порядке содержатся бумаги на всех без исключения зеков. Еще раз прошу прощения — на заключенных. Каждому присвоен порядковый номер, который значится на нашитой на одежду бирке…

— Да-а-а… Комиссары далеко ушли от ваших коллег, — Зварич не желал оставлять язвительного тона, впрочем, своего обычного.

— Прошу прощения, — мягко заметил Крысолов, но глаза его нехорошо блеснули. — Но я хочу вам заметить, Николай Федорович, что никогда не имел отношения ни к полиции, ни к судебному департаменту.

— Разумеется. — Все знали, что Зварич никак не мог простить своему оппоненту того, что он не смог доставить в Новую Россию его отца, отставного адмирала Зварича. — Вы же носили лазоревый мундир!..[28]

— Не ссорьтесь, господа! — пристукнул ладонью по столу генерал-губернатор. — Нашли время, право!

— И место, — буркнул Привалов, пронзенный сразу несколькими взглядами.

Повисло молчание.

— И каким образом мы сможем… э-э… дать им свободу? Возьмем штурмом лагерь? Он, вероятно, хорошо охраняется…

— Да, — кивнул контрразведчик. — Несколько десятков солдат, вооруженных винтовками. Есть и пулеметы. На вышках.

— Вот видите…

— Во-первых, пулеметы рассчитаны не на нападение извне, а на бунт среди заключенных, — последовал спокойный ответ. — Красные полагают себя здесь, вдалеке от внешних границ, в полной безопасности. А, во-вторых, они окажутся меж двух огней.

— И кто же поднимет бунт? — Зварич оставался верным себе. — Вы располагаете там столь надежной агентурой?

— Располагаю. Но полагаться на нее не буду. Бунт организую я сам.

— Каким образом? У вас не каторжный вид.

— Вы полагаете? — Крысолов с улыбкой провел ладонью по впалым щекам. — Но и этот цветущий облик придет в норму после недельки строгого поста и соответствующего грима. Кстати, в предыдущие мои посещения лагеря никаких подозрений я не вызвал.

— Вы там были? — не сдержал эмоций Модест Георгиевич. — Вы же рисковали жизнью!

— Рисковать жизнью, — пожал плечами контрразведчик, — моя профессия…