Осколки памяти - [52]

Меня это не обижает, напротив, я счастлив, что мне удалось пообщаться с ребятами, со студентами. Они все были очень вежливые, очень деликатные, и чудные, ум­ные вопросы задавали. Как славно, что это был именно педагогический вуз!

"МАМА, Я ЖИВ!"

Лесная школа

После "Ивана Макаровича" я решил, что необходи­мо сделать картину и о поколении детей, которые оста­лись здесь, во вражеском тылу, пережили войну в парти­занских соединениях. Так что две эти картины - "Иван Макарович" и "Мама, я жив!" - дилогия. Правда, дило­гия моя, внутренняя.

Володя Халип написал сценарий, построенный на ин­тересных, малоизвестных фактах. Скажем, то, что в парти­занских отрядах вместе со взрослыми были дети, это изве­стно, но вот о том, что на территории оккупированной Белоруссии для этих детишек существовали лесные шко­лы, и шефство над ними брало главное руководство парти­занским движением, об этом не знал почти никто.

Прилетающие из тыла самолеты доставляли в отряд военные грузы (снаряжение, медикаменты, оружие), а кроме того - тщательно оберегаемый, перевозимый под строжайшим контролем спецгруз - чернильницы, тет­радки, учебники для ребятишек. И это во время войны! Как же бережно относились к детям и как перспективно думали взрослые!

В школах были все классы: первый, второй, пятый..., и диктанты ребята писали со сводок Совинформбюро, а потом пацанва расклеивала тексты на домах, столбах, развешивала на деревьях. Это факт. Когда чернила заканчивались, из разогретых на костре снарядов ребята выливали тол, получались коричневые толовые.

Учителями в таких школах, кончено, были сильные бесстрашные люди, всем сердцем любящие детей. Такую учительницу и играла в картине "Мама, я жив!" Стефания Михайловна Станюта - библейский лик, чудо.

Я очень благодарен ей, Гарбуку, Макаровой, Филатову, Давыдько, Кухаренку, Горячему за то, что снялись в детской картине, откликнулись.

Помню, как Рита Ярошевич, игравшая девочку, ко­торую советский офицер, герой Геннадия Гарбука, во вре­мя бомбежки закрывает собой, рыдала, встав после взры­ва и увидев, что Гарбук "лежит мертвый".

Дети, которые были заняты в фильме, все остро чув­ствовали. Нам нужно было снять расстрелянную немца­ми деревню. Я с пригорка обращаюсь к местным жите­лям, объясняю, какую сцену мы сейчас будем снимать, и, извиняясь, прошу всех на какое-то время лечь и не дви­гаться. Люди послушно легли, мы сняли. Народ поднял­ся, разошелся по своим делам, я тем временем вывожу к деревне из леса ребятишек, четырех пацанов, и бесхит­ростно рассказываю, что перед ними истребленная фа­шистами деревня. И мальчишки - Женя Кунский, Юра Воробей, Игорь Сосункевич, Саша Моисеев - начинают плакать. Громадные слезища у каждого! В детях, не зна­ющих войны, живет эта эмоция.

Вступительную песню в картине "Мама, я жив!" спел Сергей Беликов, а финальную я попросил исполнить Во­лодю Ивашова: детишки бегут по полю, и, вроде как, над ними голос Володи... Мне хотелось, чтобы это был голос достойного, хорошего человека, со светлой душой, и не певца. А я знал, что Володя поет, и он был именно таким человеком. Говорю ему;

- Володя, будь другом, спой.

- Пожалуйста.

И он спел: "Самая лучшая в мире страна Белоруссия моя...", за что председатель Госкино БССР обвинил меня в национализме. Приводил я ему примеры замечательных песен, которые поет весь народ: "Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех...",- не помогло. Я по сей день не по­нимаю, в чем тут было дело. А судьба Володи Ивашова так трагически и оборвалась: перестали снимать, забыли...

Кирилл Трофимович Мазуров

Консультантом картины (детской картины!) был бывший секретарь ЦК Кирилл Трофимович Мазуров. Но не посты здесь важны, важно то, что был он чрезвычай­но интересным человеком. Обратились к нему, посколь­ку во время войны Мазуров занимался этой проблемой и хорошо ее знал, а в тот момент он был уже в Москве пред­седателем Всесоюзного Совета ветеранов войны и труда; это огромный пост, так что работы у него было выше кры­ши, и тем не менее, получив сценарий, он дал согласие быть консультантом и пригласил меня в Москву к себе домой, на улицу Алексея Толстого, познакомиться и по­говорить.

Я был ошеломлен библиотекой в его кабинете - рос­кошная, собраны шедевры всемирной литературы, потря­сающие издания. Но если впечатляющие библиотеки я все же видал и раньше, то вот такой фонотеки, какая была У Кирилла Трофимовича, я не видел нигде, ни у кого - больше всего меня поразила она, настоящая фонотека.

В доме у него стоял хороший проигрыватель, и от пола до потолка четко штабелями были выстроены пла­стинки. Когда я туда глянул, по всей моей коже пошел мороз: вся серьезная мировая классика! Оказывается, он очень любил музыку и, видно, будучи за границей, или по каким-то другим каналам, покупал пластинки лучших мировых производителей. И понял я, что это человек обычайно тонкой души и культуры. Прелестный совершенно человек Кирилл Трофимвич, и прелестный дом.

А потом появилась его рецензия на сценарий. Он прислал мне домой письмо, где после внимательнейшего анализа были очень подробно изложены его рекомендации. При этом нигде он не ругался, а доброжелательно отмечал: это было вот так это вот этак, и выражал надежду на то, что я, продолжая работать над картиной, учту его замечания.