Осколки. Краткие заметки о жизни и кино - [5]
Я рыдал и бился в истерике до вечера… А потом перестал ходить той дорогой, по которой мы гуляли с поросенком…
Каждую субботу я самостоятельно ходил в баню, которая была в конце соседней улицы, у Оби, раскинувшейся почти до горизонта.
Однажды тетя Аня привела меня к реке, где стояли рыбачьи лодки. Около них прохаживался старичок, очевидно сторож. Тетя Аня о чем-то поговорила со старичком, потом выбрала легкую двухвесельную лодку и, забравшись в нее, крикнула мне:
— Садись! Прокачу тебя по нашей Оби-матушке!
Я сел в лодку.
Тетя Аня гребла уверенно, было видно, что это для нее дело привычное. Когда мы отплыли довольно далеко от берега, тетя Аня позвала меня:
— Перебирайся ко мне!
Я, сидевший на носу лодки, перебрался к тете Ане, держась за борт. И тут случилось то, чего я никак не мог ожидать — тетя с силой толкнула меня. Я перелетел через борт лодки, начал барахтаться в воде что есть силы, и, конечно, сразу же наглотался воды.
Тетя Аня, стоя в лодке, наблюдала за моими попытками удержаться на плаву, готовая в любой момент прийти на помощь.
С берега сторож махал руками и что-то кричал мне.
Я ничего не видел и не слышал, а, задрав голову, пытался плыть к берегу что есть силы. Каким-то непостижимым образом я держался на воде, и постепенно у меня стало получаться. Страх стал отступать, и я поплыл!..
Теперь я слышал, как старик на берегу кричал мне: «Ура!»
Я доплыл до берега, сопровождаемый лодкой, в которой сидела моя улыбающаяся тетя.
Когда мы выбрались на берег, нас встретил смеющийся сторож.
Тетя Аня сказала: «У нас на Оби всех так плавать учат! Молодец, Сергей! Я вроде как бы окрестила тебя».
А сторож пропел:
«Ты не плачь и не горюй, моя дорогая!
Коль в Оби я утону — знать судьба такая!»…
Через неделю я с местными пацанами на спор уже подныривал под пароход, который ходил по Оби, и выплывал с другой стороны. Тогда еще были такие пароходы, как в фильме «Волга-Волга»: колесные и дымили страшно, на всю реку.
…Отца выписали из госпиталя только весной 1943 года и хотели уволить в запас. Но он как-то сумел уговорить врачей оставить его в армии. Правда, на фронт его не послали, назначили заместителем начальника штаба Уральского военного округа. Так наше семейство оказалось в Свердловске.
Вскоре отец добился все-таки отправки на фронт. И в день его отъезда у нас чуть не произошла трагедия. Мы с братом бегали по комнате вокруг обеденного стола, на котором лежал командирский планшет отца и в кобуре — пистолет. Незадолго до этого отец разбирал его, чистил и смазывал. Нам, мальчишкам военного времени, все это было интересно. Потом отец вставил в пистолет обойму с патронами, поставил на предохранитель и убрал в кобуру.
Мама позвала отца из другой комнаты, и он ушел. А мы с братом стали играть в русского и «фрица». Разумеется, «фрицем» был назначен я, поскольку, как уже говорил, в детстве у меня были рыжеватые волосы. Для убедительности своего превосходства брат вынул из кобуры пистолет и бегал за мной с криком: «Фриц, сдавайся!»
Но я не сдавался и нырнул под стол. И тут раздались подряд два выстрела. Пули пробили дубовый стол и застряли в половицах… Я выскочил из-под стола и увидел застывшего от испуга брата и пистолет, из ствола которого шел легкий дымок. Через секунду в комнату влетел отец, на котором лица не было, потом вбежала мама и остановилась около стола, на который мой брат медленно положил пистолет.
Мама бросилась ко мне:
— Ты как?
Глядя на лежавший на столе пистолет, я, еще не осознавая, что произошло, сказал: — Ничего…
Мой брат, бегая за мной, случайно нажал предохранитель… Он не целился в меня — отец всегда внушал нам, что в человека нельзя целиться даже из незаряженного оружия. Это меня и спасло.
…Сначала своим широким командирским ремнем отец выпорол меня, не обращая внимания на крики спрятавшегося под кровать Кости: «Не бей Сережу! Не бей!». А потом он провел такую же экзекуцию над братом. И уже я, спрятавшись под ту же кровать, кричал: «Не бей Костю!» …
Отец уехал на фронт. Но старая контузия дала о себе знать, и летом 1943 года его положили в госпиталь теперь уже в Москве. Несмотря на контузию, отец до конца войны участвовал в отдельных военных операциях. За его плечами — Курская Дуга, Балатон, Вена, Кенигсберг…
В 1943 году мы приехали в Москву вслед за отцом, лежавшим тогда в военном госпитале им. Бурденко.
Некоторое время мы жили у старшей маминой сестры Анны Григорьевны Соколовой. Ее муж работал в Моссовете, о дочке Вале я уже писал, а старшая дочь, Нина, с начала войны добровольно ушла на фронт и работала санитаркой на поездах, возивших с фронта раненых. Она вышла замуж за Героя Советского Союза летчика Федора Шатрова.
Квартира, где нас приняли, была в новом, построенном перед войной доме в самом конце тогдашнего Ленинского проспекта — там, где заканчивается Нескучный сад…
Вскоре отца выписали из госпиталя и назначили заместителем начальника Военно-политической Академии. Фасад Академии выходил на Садовую (тогда там вдоль тротуаров еще росли деревья), боковая часть— на закрытый во время войны Сад «Аквариум». Академию от «Аквариума» отделяла высоченная кирпичная стена. Выглядывал из-за нее только последний (четвертый) этаж дома, в котором жили семьи комсостава Академии.
Поколение шестидесятников оставило нам романы и стихи, фильмы и картины, в которых живут острые споры о прошлом и будущем России, напряженные поиски истины, моральная бескомпромиссность, неприятие лжи и лицемерия. Их часто ругали за половинчатость и напрасные иллюзии, называли «храбрыми в дозволенных пределах», но их произведения до сих пор остаются предметом читательской любви. Новая книга известного писателя, поэта, публициста Дмитрия Быкова — сборник биографических эссе, рассматривающих не только творческие судьбы самых ярких представителей этого поколения, но и сам феномен шестидесятничества.
Имя Всеволода Эмильевича Мейерхольда прославлено в истории российского театра. Он прошел путь от провинциального юноши, делающего первые шаги на сцене, до знаменитого режиссера, воплощающего в своем творчестве идеи «театрального Октября». Неудобность Мейерхольда для власти, неумение идти на компромиссы стали причиной закрытия его театра, а потом и его гибели в подвалах Лубянки. Самолюбивый, капризный, тщеславный гений, виртуозный режиссер-изобретатель, искрометный выдумщик, превосходный актер, высокомерный, вспыльчивый, самовластный, подчас циничный диктатор и вечный возмутитель спокойствия — таким предстает Всеволод Мейерхольд в новой книге культуролога Марка Кушнирова.
За годы работы Стэнли Кубрик завоевал себе почетное место на кинематографическом Олимпе. «Заводной апельсин», «Космическая Одиссея 2001 года», «Доктор Стрейнджлав», «С широко закрытыми глазами», «Цельнометаллическая оболочка» – этим фильмам уже давно присвоен статус культовых, а сам Кубрик при жизни получил за них множество наград, включая престижную премию «Оскар» за визуальные эффекты к «Космической Одиссее». Самого Кубрика всегда описывали как перфекциониста, отдающего всего себя работе и требующего этого от других, но был ли он таким на самом деле? Личный ассистент Кубрика, проработавший с ним больше 30 лет, раскрыл, каким на самом деле был великий режиссер – как работал, о чем думал и мечтал, как относился к другим.
Содержание антологии составляют переводы автобиографических текстов, снабженные комментариями об их авторах. Некоторые из этих авторов хорошо известны читателям (Аврелий Августин, Мишель Монтень, Жан-Жак Руссо), но с большинством из них читатели встретятся впервые. Книга включает также введение, анализирующее «автобиографический поворот» в истории детства, вводные статьи к каждой из частей, рассматривающие особенности рассказов о детстве в разные эпохи, и краткое заключение, в котором отмечается появление принципиально новых представлений о детстве в начале XIX века.
Николай Гаврилович Славянов вошел в историю русской науки и техники как изобретатель электрической дуговой сварки металлов. Основные положения электрической сварки, разработанные Славяновым в 1888–1890 годах прошлого столетия, не устарели и в наше время.
Книга воспоминаний известного певца Беньямино Джильи (1890-1957) - итальянского тенора, одного из выдающихся мастеров бельканто.