Осколки. Краткие заметки о жизни и кино - [3]
Наша мама сказала им вслед:
— Постарайтесь вернуться назад, мальчики…
Один из лейтенантов заплакал, а другой обнял его за плечи. Они скрылись в здании вокзала.
И вот мы приехали в Новосибирск — в город, где мы с отцом родились. Но там нас никто не ждал. Нас определили на постой в развалюху на берегу речки Ельцовки. Так назывался и район города, считавшийся самым бандитским. Весной, когда таял снег, и с речки сходил лед, на берегу Ельцовки всегда находили трупы убитых за зиму людей. Но нас, эвакуированных, не трогали, даже сочувствовали.
В Новосибирске я пошел в первый класс. Школа работала аж в три смены. Я попал как раз в третью. Иду вечером домой. Зима, темно, свет только в окнах. Вдруг из темноты появляются два мужика и — прямиком ко мне. Я замер от страха.
Один из мужиков спрашивает:
— Ты чей?
— Эвакуированный — говорю.
— Отец, небось, на фронте? — другой спрашивает.
А я отвечаю:
— На фронте. Под Москвой. Только не пишет…
Мужики довели меня до дома и даже денег в карман сунули. А один сказал:
— Кто обижать будет, скажешь, что Саша Ельцовский за тебя мазу держит!
Бандит он был. Его расстреляли прямо на улице. Я потом по фото в газете его узнал.
Отец начал войну в штабе Тимошенко, потом у Рокоссовского в 31-й Армии. Командовал 247 дивизией. Она в ночь на новый 1942 год атаковала немцев у Старицы (городок около Твери) и захватила город. В бою отец получил очень тяжелую контузию. Поэтому и не писал. Из госпиталей если и писали, то письма до адресатов редко доходили. Почта справлялась как могла и как успевала — работать там было некому…
Жили мы, как и все эвакуированные, бедно и голодно. Продуктов, которые мы получали как семья командира, воющего на фронте, нам еле-еле хватало, чтоб не протянуть ноги. Хозяйка держала корову, молоко продавала на рынке. Нам немного доставалось, когда кто-нибудь из нас болел. С местными ребятами мы жили без особых конфликтов, поскольку учились в одной школе, и мой брат Костя решал для всех сложные задачки и «просвещал» по другим предметам (недаром потом окончил МГИМО и стал академиком).
Взамен местная «братва» принимала нас в свои игры и никому не давала в обиду.
Помню, как цеплялись железными крючками за задний борт «полуторки», подъезжавшей к мосту через Ельцовку, и отцеплялись у бокового съезда к ней. С криками катились вниз, скользя по накатанной колее. Коньков ни у кого не было: их заменяли подошвы наших залатанных валенок…
На каникулах я подрабатывал в поездах — ходил по вагонам и пел жалобные песни, в конце которых был всегда один и тот же припев: «Люди добрые, посочувствуйте, сирота обращается к вам. Вы подайте мне на согрев души…». И тут словами «…я имею в виду — на сто грамм» жалобную песню заканчивал басом дядя Коля-инвалид. У него вместо левой ноги была деревянная «культя». Дядя Коля носил солдатскую шинель и красноармейскую шапку-ушанку, на правой ноге — кирзовый сапог. Нам подавали сердобольные старушки и женщины с детьми — кто картошку, кто кусок хлеба, кто яйцо…
Получалась прибавка к моему голодному рациону, да и домой я приносил часть «заработка».
Жаль только, что дядю Колю забрала милиция. Никаким инвалидом он не был. Просто сгибал левую ногу, стягивал ее ремешком и прилаживал к деревянной «культе».
А я после разоблачения нашего «дуэта» получил от милиционера подзатыльник.
Пацаны говорили потом, что дядю Колю как дезертира определили в штрафбат и отправили на фронт.
Выживали, постепенно меняя привезенные из Москвы вещи на еду. Помню последний обмен… Была уже весна. Мама пришла из военкомата, расстроенная до слез… Никаких сведений об отце не было, только подтвердили, что он был контужен под Старицей. Мама взяла нашу последнюю игрушку, привезенную из Москвы. Это была маленькая легковая машинка. Завернула ее в тряпочку.
— Пойдемте, ребята! — сказала мама, и мы пошли по берегу Ельцовки, застроенному несуразными халупами, к Оби.
Надо сказать, что воды и канализации в домах на Ельцовке не было. «Удобства» располагались рядом с домами. К тому же, в сараюшках, лепившихся к домам, жители содержали всякую живность. Посему нормально дышать на Ельцовке можно было только тогда, когда дул ветер с Оби.
Но вот, наконец, мы вышли на берег великой сибирской реки. Неподалеку несколько женщин развешивали на стояках рыбацкие сети, местами порванные. Рядом стояли две большие деревянные лодки, вытащенные на берег, а в воде неподалеку — небольшая, двухвесельная, привязанная за кол, вбитый в песок.
Из больших лодок женщины выгружали утренний улов. Пахло рыбой и деревом, потому что рядом были плоты лесосплава.
Мы подошли к бригадиру рыболовецкой артели — крупной женщине с красным, обветренным лицом. На ней была брезентовая роба с прилипшими блестками рыбьей чешуи. Под стать ей был и хриплый, грубый голос.
— Принесла? — спросила она маму.
Мама развернула сверток и отдала бригадирше нашу машинку.
— Подарок внуку из самой Москвы, — усмехнулась бригадир.
— Последняя игрушка, — тихо сказала мама. — Все на продукты обменяли…
Бригадир присела передо мной, взъерошила мои давно нестриженые волосы и спросила:
— Не жалко машинку отдавать, малец?
Поколение шестидесятников оставило нам романы и стихи, фильмы и картины, в которых живут острые споры о прошлом и будущем России, напряженные поиски истины, моральная бескомпромиссность, неприятие лжи и лицемерия. Их часто ругали за половинчатость и напрасные иллюзии, называли «храбрыми в дозволенных пределах», но их произведения до сих пор остаются предметом читательской любви. Новая книга известного писателя, поэта, публициста Дмитрия Быкова — сборник биографических эссе, рассматривающих не только творческие судьбы самых ярких представителей этого поколения, но и сам феномен шестидесятничества.
Имя Всеволода Эмильевича Мейерхольда прославлено в истории российского театра. Он прошел путь от провинциального юноши, делающего первые шаги на сцене, до знаменитого режиссера, воплощающего в своем творчестве идеи «театрального Октября». Неудобность Мейерхольда для власти, неумение идти на компромиссы стали причиной закрытия его театра, а потом и его гибели в подвалах Лубянки. Самолюбивый, капризный, тщеславный гений, виртуозный режиссер-изобретатель, искрометный выдумщик, превосходный актер, высокомерный, вспыльчивый, самовластный, подчас циничный диктатор и вечный возмутитель спокойствия — таким предстает Всеволод Мейерхольд в новой книге культуролога Марка Кушнирова.
За годы работы Стэнли Кубрик завоевал себе почетное место на кинематографическом Олимпе. «Заводной апельсин», «Космическая Одиссея 2001 года», «Доктор Стрейнджлав», «С широко закрытыми глазами», «Цельнометаллическая оболочка» – этим фильмам уже давно присвоен статус культовых, а сам Кубрик при жизни получил за них множество наград, включая престижную премию «Оскар» за визуальные эффекты к «Космической Одиссее». Самого Кубрика всегда описывали как перфекциониста, отдающего всего себя работе и требующего этого от других, но был ли он таким на самом деле? Личный ассистент Кубрика, проработавший с ним больше 30 лет, раскрыл, каким на самом деле был великий режиссер – как работал, о чем думал и мечтал, как относился к другим.
Содержание антологии составляют переводы автобиографических текстов, снабженные комментариями об их авторах. Некоторые из этих авторов хорошо известны читателям (Аврелий Августин, Мишель Монтень, Жан-Жак Руссо), но с большинством из них читатели встретятся впервые. Книга включает также введение, анализирующее «автобиографический поворот» в истории детства, вводные статьи к каждой из частей, рассматривающие особенности рассказов о детстве в разные эпохи, и краткое заключение, в котором отмечается появление принципиально новых представлений о детстве в начале XIX века.
Николай Гаврилович Славянов вошел в историю русской науки и техники как изобретатель электрической дуговой сварки металлов. Основные положения электрической сварки, разработанные Славяновым в 1888–1890 годах прошлого столетия, не устарели и в наше время.
Книга воспоминаний известного певца Беньямино Джильи (1890-1957) - итальянского тенора, одного из выдающихся мастеров бельканто.