Ошибки наших звезд - [66]
— Я поеду к нему домой, — сказала я Айзеку.
Я помчалась обратно к минивэну и затянула кислородный баллон внутрь, на пассажирское сиденье. Я завела мотор. Хип-хоп ритм грянул из стерео-системы, и, когда я потянулась к кнопкам, чтобы сменить радио-станцию, кто-то начал читать рэп. По-шведски.
Я обернулась и закричала, когда увидела сидящего на заднем сиденье Питера Ван Хаутена.
— Прошу прощения, что напугал тебя, — сказал Питер Ван Хаутен, перекрикивая рэп. На нем все еще был костюм с похорон — а прошла почти неделя. От него пахло так, будто он потел алкоголем. — Можешь оставить себе диск, — сказал он. — Это Snook, один из основных шведских…
— Ааа ааа УБИРАЙСЯ ИЗ МОЕЙ МАШИНЫ! — Я выключила звук.
— Насколько я понимаю, это машина твоей мамы, — сказал он. — А еще, она не была закрыта.
— О, Господи! Выметайся из моей машины, или я позвоню 911. Старик, что с тобой не так?
— Если бы дело ограничивалось только одной проблемой, — задумчиво произнес он. — Я здесь, просто чтобы извиниться. Ты была права, когда ранее заметила, что я жалкий маленький человечишка, зависимый от алкоголя. У меня была единстенная знакомая, которая проводила со мной время только потому, что я платил ей за это, — и что еще хуже, она ушла, оставив меня одинокой душой, не способной завоевать дружеские отношения даже с помощью взятки. Все это так, Хейзел. И много чего еще.
— Ладно, — сказала я. Эта речь была бы более трогательной, если бы он говорил разборчивее.
— Ты напоминаешь мне Анну.
— Я многим кого-то напоминаю, — ответила я. — Мне правда нужно ехать.
— Так стартуй, — сказал он.
— Вылезай из машины.
— Нет. Ты напоминаешь мне Анну, — снова сказал он. Через секунду я включила заднюю передачу и выехала с парковки. Я не могла заставить его уйти, и мне не нужно было этого делать. Я поеду домой к Гасу, и его родители заставят Ван Хаутена убраться.
— Ты, конечно, знакома, — начал Ван Хаутен, — с историей Антониетты Мео.
— Конечно, нет, — сказала я. Я включила стерео-систему, и она взорвалась шведским хип-хопом, но Ван Хаутен начал ее перекрикивать.
— Она может стать самой юной святой, канонизированной Католической церковью. У нее был тот же рак, что и у мистера Уотерса, остеосаркома. Ей ампутировали правую ногу. Боль терзала ее. Когда Антониетта Мео умирала от мучительного рака в зрелом возрасте шести лет, она сказала своему отцу: «Боль — словно ткань. Чем она крепче, тем больше стоит». Это так, Хейзел?
Я не смотрела прямо на него, а только на отражение в зеркале.
— Нет, — прокричала я через музыку. — Это хрень собачья.
— А тебе никогда не хотелось, чтобы это было правдой? — крикнул он в ответ. Я выключила музыку. — Прости, что испортил вашу поездку. Вы были слишком молоды. Вы… — его голос сорвался. Будто у него было право оплакивать Гаса. Ван Хаутен был просто еще одним плакальщиком, который не знал его, еще одним запоздалым соболезнованием на его странице.
— Ты не испортил нашу поездку, ты, самовлюбленный болван. У нас было обалденное путешествие.
— Я пытаюсь, — сказал он. — Честное слово, я пытаюсь.
В этот момент я поняла, что Питер Ван Хаутен потерял кого-то из своей семьи. Я поразмыслила над правдивостью, с которой он описал больных раком; над тем, что в Амстердаме он не смог задать мне ни одного вопроса, кроме как не специально ли я оделась как Анна; над его грубостью по отношению к нам с Августом; над животрепещущим вопросом, влияет ли степень боли на ее значимость. Он выпивал на заднем сиденье, вечно пьяный старик. Я вспомнила статистику, которую мне не хотелось бы знать: половина всех браков заканчивается через год после смерти ребенка. Я обернулась и посмотрела на Ван Хаутена. Подъехав к колледжу, я остановилась возле ряда припаркованных машин и спросила:
— У вас умер ребенок?
— Моя дочь, — сказал он. — Ей было восемь. Страдала, как мученица. А канонизирована никогда не будет.
— У нее была лейкемия? — спросила я. Он кивнул. — Как у Анны, — сказала я.
— Почти как у нее, да.
— Вы были женаты?
— Нет. То есть, не в момент ее смерти. Я был непереносим задолго до того, как мы ее потеряли. Скорбь не меняет человека, Хейзел. Она его раскрывает.
— Вы жили с ней?
— Поначалу нет, хотя в самом конце мы перевезли ее ко мне в Нью-Йорк для серии экспериментальных пыток, которые прибавили страданий ее последним дням, не увеличив их количество.
Через секунду я сказала:
— Так вы вроде как подарили ей вторую жизнь, в которой ей удалось стать подростком.
— Мне кажется, что это справедливое суждение, — сказал он, а затем быстро добавил: — Полагаю, тебе известен мысленный эксперимент Филиппы Фут[58] с вагонеткой[59]?
— А тут в вашем доме появляюсь я, одетая как девушка, которой, как вы надеялись, она могла бы стать, и вы, типа, захвачены врасплох.
— Неуправляемая вагонетка несется по рельсам, — сказал он.
— Мне пофиг на ваш тупой мысленный эксперимент, — сказала я.
— Он не мой, он Филиппы Фут.
— На ее эксперимент мне тоже пофиг, — сказала я.
— Она не понимала, что происходит, — сказал он. — Мне пришлось сказать ей, что она умрет. Ее соцработник сказал, что мне нужно это сделать. Мне пришлось сообщить ей, что она умрет, и я сказал ей, что она направляется в рай. Она спросила, буду ли я там, и я сказал, что нет, пока что нет. Но когда-нибудь, сказала она, и я пообещал, что да, конечно же, очень скоро. И я сказал ей, что там, наверху, у нас есть замечательная семья, которая о ней позаботится. И она спросила, когда я приду туда, и я сказал, что скоро. Двадцать два года назад.
