Ошибки наших звезд - [65]

Рассматривая себя в зеркало, я думала о том, что существует два вида взрослых: есть Питеры Ван Хаутены — жалкие создания, рыскающие во земле в поисках, кому бы причинить вред. И еще были такие, как мои родители — бродящие зомби, делающие все, что нужно, чтобы продолжать бродить.

Ни одна из этих перспектив не показалась мне особенно привлекательной. Мне вздумалось, что я уже видела все доброе и светлое в мире, и я начала подозревать, что даже если бы не вмешалась смерть, такая любовь, как у нас с Августом, не продлилась бы долго. Один поэт написал: Лишь день прольет свой цвет — / Вот золота и нет[56].

Кто-то постучал в дверь ванной.

— Оккупада[57], - сказала я.

— Хейзел, — сказал папа. — Я войду?

Я не ответила, но через пару секунд открыла дверь. Я села на опущенное сиденье унитаза. Почему дышать — это так сложно? Папа присел на колени рядом со мной. Он схватил мою голову и прижал ее к своим ключицам, а потом сказал:

— Мне жаль, что Гас умер.

Дышать, прижавшись к его футболке, было трудно, но чувствовать, как крепко он меня обхватил, и погрузиться в его умиротворяющий запах было приятно. Он словно сердился или вроде того, и мне это нравилось, потому что я тоже сердилась.

— Это все полная хрень, — сказал он. — Все это. Восьмидесятипроцентная вероятность выздоровления, а он попадает в двадцать процентов? Херня. Он был таким ярким парнем. Херня. Ненавижу. Но любить его было чем-то особенным, правда же?

Я кивнула в его футболку.

— Помогает понять, как я тебя люблю, — сказал он.

Мой старик. Всегда знал, что именно сказать.

Глава двадцать третья

Пару дней спустя я проснулась около полудня и поехала домой к Айзеку. Он сам открыл дверь.

— Мама пошла с Грэхэмом в кино, — сказал он.

— Надо чем-нибудь заняться, — сказала я.

— Этим чем-нибудь может стать сидение на диване и слепая видео-игра?

— Ага, как раз о чем-то таком я и думала.

Пару часов мы сидели и говорили с экраном, продвигаясь через невидимый пещерный лабиринт без единого пятнышка света. Самым захватывающим было пытаться вступить в юмористическую беседу с компьютером:

Я: «Дотронься до стены».

Компьютер: «Вы дотрагиваетесь до стены. Она влажная».

Айзек: «Облизни стену».

Компьютер: «Я не понимаю. Повторите».

Я: «Трахни влажную стену».

Компьютер: «Вы пытаетесь стряхнуть воду. Вы ударяетесь о стену пещеры».

Айзек: «Не отряхнуться. ТРАХНУТЬ».

Компьютер: «Я не понимаю».

Айзек: «Чувак, я целыми неделями брожу по этой пещере в полной темноте, и мне необходимо расслабиться. Трахни стену».

Компьютер: «Вы пытаетесь отрях…»

Я: «Прижмись тазом к стене».

Компьютер: «Я не…»

Айзек: «Займись любовью со стеной».

Компьютер: «Я не…»

Я: «ЛАДНО. Иди налево».

Компьютер: «Вы идете налево. Проход сужается».

Я: «Пригнись».

Компьютер: «Сто метров вы идете согнувшись. Проход сужается».

Я: «Ползи».

Компьютер: «Вы ползете тридцать метров. Тонкая струйка воды течет под вами. Вы достигаете насыпи маленьких камней, блокирующих проход».

Я: «Могу я теперь трахнуть пещеру?»

Компьютер: «Вы не можете отряхнуться не вставая».

Айзек: «Мне отвратителен мир без Августа Уотерса».

Компьютер: «Я не понимаю…»

Айзек: «Я тоже. Пауза».

Он бросил пульт на диван между нами и спросил:

— Не знаешь, это было больно?

— Я думаю, ему было трудно вздохнуть, — сказала я. — Рано или поздно он потерял сознание, но скорее всего, это не было так уж круто. Умирать отстойно.

— Ага, — сказал Айзек. И после долгой паузы: — Это просто кажется таким нереальным.

— А случается постоянно, — сказала я.

— Ты будто сердишься, — сказал он.

— Да, — сказала я. Мы просто сидели долго-долго, и это было нормально, и я думала, как давным-давно, в самом начале, в Буквальном сердце Иисуса Гас сказал нам, что он боится забвения, и как я сказала ему, что он боится чего-то глобального и неизбежного, и что на самом деле проблема не в страдании или забвении как таковом, но в развращенной бессмысленности этих понятий, в абсолютно бесчеловечном отрицании страдания. Я подумала о папе, который сказал мне, что вселенная хочет, чтобы ее заметили. Но чего мы хотим, так это быть замеченными вселенной, чтобы вселенная, черт возьми, обратила на нас внимание — не на собирательную идею разумной жизни, а на нас как личности.

— Знаешь, Гас очень любил тебя, — сказал он.

— Я знаю.

— Он все заткнуться не мог.

— Я знаю, — сказала я.

— Прямо надоел мне.

— А мне не особенно, — сказала я.

— Он тебе передал ту штуку, которую он писал?

— Какую штуку?

— Ну продолжение или типа того к той книге, которая тебе нравилась.

Я повернулась к Айзеку.

— Чего?

— Он сказал, что работает над чем-то для тебя, но у него не слишком хорошо выходит.

— Когда он это сказал?

— Не знаю. Вроде в какой-то момент после возвращения из Амстердама.

— В какой момент? — нажала я. Неужели он не успел закончить? Или закончил и оставил у себя на компьютере?

— Ммм, — вздохнул Айзек. — Ммм, я не знаю. Мы об этом говорили один раз. Он сидел здесь… мы игрались с моей программой для чтения е-мейлов, и мне как раз пришло письмо от бабушки. Я могу проверить дату, если ты…

— Да, да, где оно?

Это было месяц назад. Месяц. Надо сказать, что это был не самый лучший месяц, но все равно… Достаточно времени, чтобы написать хотя бы