Ошибка биолога - [18]
Прошло недели три и Веретьев стал забывать о старухе. Но однажды, ходя по улице без особого дела, в тщетных потугах выдумать деньги, он у встретил в одном переулке старуху и машинально пошел за нею.
Она шла, грузно ступая, до лавки, где пробыла довольно долго. Веретьев ее терпеливо ждал на противоположной стороне улицы.
Вышла и побрела вдоль переулка. Ридикюль ее заметно раздулся, видимо, от покупок.
Старуха исчезла под воротами. Она все время не оборачивалась назад, и Веретьеву ничего не стоило проследить за ней до дверей квартиры в большом каменном флигеле на дворе: № 27.
Вернулся назад под ворота и стал читать по доске квартирантов.
№ 27. Гр. А. О. Череванская.
Веретьев был поражен:
«А ведь она, пожалуй, не сочиняла, говоря, что ее знают и при дворе и разные высокопоставленные лица. Фамилия известная, громкая, графиня».
Рассеянным взглядом продолжал он скользить по доске.
№ 29. — Н. П. Калмыков.
Батюшки, да ведь это писатель, познакомился со мною в редакции, куда заносил рассказ, звал к себе! Отчего не пойти сейчас к нему? Кстати, он наверно знает что-нибудь о графине.
Калмыков, зарабатывавший деньги маленькими рассказами, которые умудрялся помещать чуть ни во все газеты и журналы, принял Веретьева очень любезно. Провел прямо в столовую, усадил.
— Наверно, не откажетесь выпить и закусить?
Познакомил с женой, которая оказалась прекрасной хозяйкой. Скоро весь стол покрылся домашними закусками, соленьями, маринадами.
Веретьева это гостеприимство, ласковый голос хозяйки, доброе бородатое лицо Калмыкова отогрели и он засиделся до позднего вечера.
— Куда же вам идти, переночуйте!
Веретьеву постелили тут же в столовой на стульях.
Сначала он было заснул крепко, но часа через два глаза раскрылись сами собою и, несмотря на все усилия, таращились в темноту. Вдруг ночную тишину прорезал дикий вопль, несшийся снизу. Потом что-то грохнуло, словно бросили на пол с размаху полено.
Вопль то замирал и слышался издалека, то совсем близко, под ухом, и можно было даже различить слова:
— Эгей! Я вот тебя, проклятого! Эгей!
И опять грохало на пол полено.
Это «эгей!» выкрикивалось страшным хриплым голосом. Веретьеву вспомнилось посещение им дома умалишенных. Там также неслись эти угрожающие вопли из камеры для буйных.
Усталость, однако, взяла свое и, поворочавшись, Веретьев уснул до утра.
— Ну, как провели ночь? — осведомилась за чаем хозяйка.
— Ничего. Спал отлично.
— А не пугала вас графиня? — спросил, усмехаясь, Калмыков.
Веретьев насторожился.
— Какая графиня?
— Самая настоящая: ее сиятельство Анна Олимпиевна Череванская, шифр из Смольного имеет, при дворе была принята, когда-то блистала в самом высшем обществе. А теперь живет одна, без прислуги, одета какой-то богаделенкой или приживалкой. Обедает, говорят, в дешевых ресторанах. А квартира вся полна птиц разных пород. Летают на свободе, все запакостили. Говорил дворник: грязь, вонь в квартире. Она, впрочем, дальше прихожей никого не пускает.
— Она — сумасшедшая?
— Как вам сказать. Под опекой не находится. Поступки ее вполне разумны, особенно днем, а ночью вот буянит.
— Что это она, с птицами ругается?
— Едва ли… Скорее с невидимыми врагами. Я, как беллетрист, представляю себе дело так. Ночью она вспоминает всю свою прежнюю жизнь и бранит тех, кто ей чем-нибудь вредил.
— Ее никто не посещает?
— Почти никто. Раз в месяц приезжает отставной генерал. Говорят, ее родной брат. Она его на лестнице принимает. Жена видела раз эту встречу. Генерал поджидает на площадке, а она вынесла ему охапку кредиток, сунула в руку и крикнула: «На, пей мою кровь!» Тот поклонился, да поскорее по лестнице вниз.
— Значит, у нее и средства есть?
— Ого! Да еще какие! И свои, и по наследству от мужа, Говорят, что деньги у нее лежат по нескольким банкам, так что общую сумму определить трудно. Но около полумиллиона наверняка. А другие говорят, что ничего нет в банках, а деньги все она держит на квартире и не в процентных бумагах, а в золоте и кредитках. Мало ли что болтают. Верно одно, что она страшно богата и страшно скупа. Бедовая старуха! А голос-то какой: точь-в-точь как у фельдфебеля с перепоя.
— Знаете еще, что говорят? — вмешалась жена Калмыкова. — На дворе ходит легенда, что в квартире у нее привидения. Дело в том, что она никогда не зажигает огня. Только лампадки теплятся. И вот ночью видели у окна что-то белое. Машет словно крыльями. Иногда совсем небольшое, иногда огромное, чуть не во все окно…
— Пустяки! — брезгливо отозвался муж. — Охота тебе повторять эти глупости!
— Не глупости, милый! Малаша видела, ей дворник показывал.
— Пустяки! — упорно настаивал Калмыков.
Веретьев ушел после сытного завтрака, заняв кстати у хозяина пять рублей.
Выходка Веретьева на кутеже репортеров не прошла даром. Его стали явно сторониться.
Уверениям, что он ругал товарищей только за мелочность безнравственных поступков, а сам готов чуть не ограбить, но на больший только куш, никто не придал значения.
— Это спьяну. А шантажистами и сутенерами считает нас действительно.
Когда Веретьев подходил к компании в ресторане, шумная беседа смолкала, на него смотрели холодно и подозрительно, не просили присесть к столу.
