Осенний жаворонок - [10]

Батурин, волнуясь, поспешно потянулся к телефону, однако начальник штаба, который слышал разговор с командиром полка, сделал успокаивающий жест — он отдавал распоряжение танкистам. Все правильно…

Машины второй роты достигали берега, и спешенные мотострелки, стреляя в дым, бежали через проходы в заграждениях, исчезали, возникали снова — дальше от берега, ближе к разбитым траншеям опорного пункта. «Давай, Шарунов, давай, сынок, ты теперь — гвоздь всей атаки. Я знаю, не трухлявое дерево тебе досталось, а бетон, но ведь и ты куешь своих людей для бетона!»

Батурину страстно хотелось туда, на дымную полоску берега, захваченного второй ротой, уж сам-то он там, на месте, нашел бы способ расколоть опорный пункт, в котором запрятан желанный ключ успеха в борьбе за плацдарм. Любой ценой должен Батурин выиграть сегодня бой — ведь только последний бой приносит окончательную победу. Как потом станешь ходить по земле, если поражение окажется последней точкой в твоей тридцатилетней армейской биография? Теперь понимал Батурин, отчего старики так последовательны и упрямы во всяком деле, за которое берутся… И надо еще разобраться, кому сегодня нужнее победа — подполковнику Батурину или капитанам и лейтенантам, на которых он завтра оставит батальон? Уходить с кислой миной, показав, как тебя отколотили в бою, — нет, уж лучше…

— Пошли танки…

Над кустарником, в клочьях размытого дыма, двигалась к подводной трассе неровная цепочка воздухопитающих труб — казалось, зловещие железные солдаты, неспособные сгибаться под огнем, лишенные страха смерти, пошли в наступление. А с задымленной высоты, усиливаясь, сыпал каленый град, и все больше по второй роте. Что же сосед Полухин?! Грому на его участке хватило бы на три киноэпопеи о войне, но «противник» от этого грома, похоже, только ожесточается. Судьба боя и доброе имя Батурина сейчас в руках Шарунова и его солдат. А ведь этому едва оперившемуся ротному командиру так легко и простительно оступиться. Наверное, сегодня Батурин имел право оставить КП батальона, сесть в головную машину роты, нацеленной на опорный пункт…

На правом фланге атака замедлялась, солдаты передвигались ползком, и между ротами возникал опасный разрыв. Если сейчас контратакуют?.. Следя за второй ротой, Батурин не удержался, вызвал Шарунова:

— «Метелица-два»! Почему молчат пушки твоих машин? Зачем тянешь их в проходы? Рано тянешь, пусть лучше поддержат огнем с места!

Ответа не было. То ли помехи заглушили голос Батурина, то ли Шарунов увлекся боем и забыл о связи?.. Вот оно, начинается…

— «Метелица»! Правого твоего соседа сбрасывают в реку контратакой и фланговым огнем с твоего опорного пункта, — в голосе командира полка откровенная тревога. — Усиливай нажим, не топчись на месте, выручай соседа — ему главное досталось.

Час от часу не легче! Так и хотелось ответить, что опорный пункт столь же «его», Батурина, сколько и Полухина. Мало со своим делом управиться — еще и завтрашнего «академика» спасай. Батурин не кончал академий, однако же не просит помощи… И вдруг усмехнулся с неожиданным облегчением, даже удовольствием, вспомнив недовольный голос командира третьей роты, когда того просил помочь соседу. Кто на кого похож? Ну, разумеется, подчиненный на своего начальника. Наоборот почти не случается. Еще обижался, когда слышал: «Прижимистый дед»… И подумал, что Полухину академия только предстоит, а Батурин уже прошел тридцатилетнюю академию командирской службы… Черт побери, выходит, и в такой ситуации выглядишь неплохо, если просят помочь кому-то! Значит, других сильней припекает.

— Любой ценой связь с Шаруновым! — приказал начальнику штаба. — Да взгрей этого сорванца так, чтоб он микрофон зажал в зубах и не выпускал.

Батурин сам вызвал командира танкистов. Теперь танки придется двинуть на опорный пункт — иначе не выкрутиться. А ведь как пошли бы они с третьей ротой, где явный успех наметился! Резерв рано трогать, его надо держать в кулаке мертвой хваткой до последней минуты — таков жестокий закон войны. Кто знает, что там осталось у «противника» на второй полосе обороны, чем грозит он оттуда? Было время, считали: ядерный удар, мол, все и вся подметает вчистую. Было да прошло. Земля, она покрепче всякой брони, и кто умеет в нее врастать, того даже ядерным ураганом нелегко смести. Да и «затычку» в брешь «противник» может перебросить даже по воздуху, теми же вертолетами. Вот тут резерв и скажет свое слово… «Однако с Шарунова придется спустить шкуру»…

— Что он делает? — Начальник штаба встал в открытом люке, поднял к глазам бинокль. Батурин тоже повел биноклем в сторону шаруновской роты. Два ее взвода, образовав неровную дугу, короткими перебежками двигались на высоту, в то же время третий, развернув фронт на девяносто градусов, прикрытый огнем боевых машин пехоты, уткнувшихся в разбитые заграждения, — так вот зачем он их тащил ближе к проходам! — быстро двигался параллельно берегу, за линией минных полей. Видимо, рота смяла фланг опорного пункта, и Шарупов, пользуясь минутным замешательством «противника», немедленно ударил в сторону фланга.