Осенний свет - [30]

Доктор Алкахест, теперь уже плача, дрожащими бледными руками направил кресло обратно в комнату, затворил балконную дверь, задернул белую шелковую штору и, громко дыша, подкатил к телефону на столике у кровати. Он нашел номер Помощи самоубийцам, набрал и, пока дожидался ответа...

Здесь, как назло, опять оказался пропуск. Через два листа книга продолжалась:

...и в мыслях ничего такого не было. С кем мне сводить счеты? Нет, это самоубийство глубоко продуманное, Я самый одинокий юноша на свете.

– Вы разве молодой? – спросила она, кажется, чуть-чуть возбужденно.

– Я нарочно изменил голос, – ответил он. Он, оказывается, тоже чуть-чуть возбужден. Ему представилось, какие у нее груди.

– Ну да, не заливайте. Вы старый.

– Зачем мне вам заливать? Я на пороге смерти. Я ведь вам позвонил, верно? Значит, мне нужна помощь, так стану ли я вас морочить?

– Вы правда-правда молодой? Только голос изменили?

Он представил себе то место, где у нее сходятся ноги.

– Я уже дважды вам сказал.

Поверила, дура.

– А вы знаете, у вас это очень здорово получается. Вы случайно не актер? – Возбуждение ее заметно росло. Он обнаружил в себе неизвестно откуда взявшуюся волю к жизни.

– Представьте себе, да. Актер. Удивительно, как вы быстро угадали.

– Но сейчас вы без работы, да? – Ее вопрос был исполнен сочувствия.

– Вот именно! В самую точку!

– Но неужели же для человека с вашим талантом... – Она не кончила, видимо, выжидала, чтобы он проговорился. Но он молчал, и она продолжала: – А я могла слышать вашу фамилию? Вы актер телевидения?

– Кино. Мою фамилию вы наверняка слышали.

– Не... Брандо? – шепотом.

– Надо же! Ну как вы догадались?!

Он с лязгом бросил трубку.

Но даже злорадно, трескуче смеясь, он не чувствовал веселья, а наоборот – все растущую тоску. Он успел забыть, как мало проку человеку от женщины, когда он в нужде, – что от женщин, что от мира. Вот почему в средние века женщины служили отцам церкви символом всего «мирского». Не удивительно, что на них ополчались проповедники, а армии завоевателей вершили над ними убийства и насилие! Он позволил себе минуту всерьез помечтать, как выследит ее, эту Джуди из Помощи самоубийцам, и будет поджидать за углом с гаечным ключом в руке. И ощутил одновременно подъем и отчаяние. Втайне он не мог не признаться себе, что этот девичий голосок тронул его и разбередил в нем тоску по совершенству, по небесному сиянию и абсолютной справедливости, по златокрылым, нежнолицым ангелам его детства – по всему тому, чего ему никогда не достичь в этом мире – и в этом, и в любом ином, он уже много лет как убедился; вот ему и оставалось, стремясь к достижимому, думать лишь о смерти и мерзости: о кровавом насилии над юными красавицами или, что в конечном счете то же самое, о самоубийстве. Третьего не дано, говоря метафизически, разве что, может быть, грезы наяву – о, сладостные мистические воскурения. Он представил себя парящим в своем кресле между небом и землей, как. на рекламе гоночных автомобилей, зубной пасты или шампуня, вокруг цветы, цветы и красивые девушки, и женоподобные юноши, и Джуди из Помощи самоубийцам приближается к нему по высокой желтой траве длинными, плавными шагами, как в замедленной съемке, а над ней на фоне небесной синевы встает надпись: ПРОТИВОЗАЧАТОЧНОЕ.

«Это – моя мечта, – думал доктор Алкахест, горько плача и беззвучно ломая пальцы, – общая мечта всей Америки, с Севера до Юга и с Запада до Востока. И она недостижима!»

Так старый доктор Алкахест сидел и плакал, и что-то к нему пришло неизвестно откуда. Возможно, это ему померещилось – он, безусловно, был достаточно утомлен, – но, с другой стороны, это могло быть и воспоминанием, глубоко запрятанным на дне его сознания и лишь теперь робко выглянувшим, точно ящерка из-за камня. Ему теперь слышалось – смутно-смутно, тогда-то он даже не обратил внимания (если, понятно, это вообще был не сон), – будто какой-то голос на воде за бортом катера произнес: «Не могли же мы его оставить помирать. Человек ведь». И больше ничего, но от этого воспоминания мозг его возбудился, побежали мурашки, подступила дурнота. Выходит, что человека, бросившегося с моста, подобрал тот мотобот! Тогда, может быть, он жив? Может быть, его удастся отыскать?

Не очень-то надежная нить, но все-таки жизнь приобретает какой-то смысл. Надо действовать немедленно, нельзя терять ни минуты!

Но он почти не помнил себя от изнеможения. Белый свет утра ударял по глазам, как одна растянутая молния, вой пылесоса в глубине квартиры казался громом или ревом прибоя. Как это ни дико – ведь предстояло столько дела, – но тело и дух его скользили и падали в пустоту, и голова была тяжела как камень. Отчаянным усилием он заставил себя подъехать к лифту, прочь от чудовищного соблазна постели, поднялся в башню, въехал в светлую восьмигранную комнату – сейчас он велит Перл подать ему кофе, допинг, табак: вернуть его к жизни.

«Перл!» – хотел было он позвать, но голос его был беззвучен. «Нет!» – зарыдал он в душе. Какая страшная, невыразимая несправедливость! Но свет дня продолжал меркнуть, как электричество в старом отеле, и в конце концов доктор Алкахест не выдержал – он вынужден был покориться гнусному насилию и уступить свои неотторжимые права.