Осенний свет - [29]

Совершенно измученный переживаниями минувшей ночи, он все же нашел в себе силы потянуться к уху таксиста – пожилого негра со стальной шапкой кучерявых волос – и просительно проныл:

– Шеф, давай-ка поездим немного по докам. Питаю слабость к старым рыбачьим судам. – Таксист кивнул и отклонился в сторону, чтобы увидеть пассажира в зеркальце. Доктор Алкахест добавил: – Я бы хотел объездить все доки, по всему заливу, так что гони пока, если устану, я тебе скажу.

Он плотоядно ощерился: если мотобот стоит тут где-нибудь, он его унюхает.

Таксист сказал:

– Тут, старик, в неделю не уложишься. Откуда будем начинать?

Доктор Алкахест в досаде пожевал губу.

– Знаешь, – произнес он, – мне всего больше по душе грузные рыбачьи посудины, ну, такие, что уходят в море на много дней. Понимаешь меня? Такие раскоряченные, кривобокие, просто развалины, нормальный человек им никогда жизнь свою не доверит. Тут, понимаешь ли, все дело для меня в старой древесине, в фактуре. Я в молодости был фотографом.

Таксист рассмеялся:

– Не пудри мне мозги, дядя. Ты агент ФБР, ищешь наркотики.

Доктор Алкахест, насмерть перепуганный, растянул в ухмылке рот от уха до уха.

– В моем-то возрасте?

Таксист, торжествуя, расхохотался и сделал левый поворот на узкую ухабистую дорогу, которая шла в гору, и на самом верху, где росло несколько деревьев, им открылся вид на весь залив Сан-Франциско. Вопреки опасениям доктора Алкахеста негр вел машину осторожно...

Опять несколько страниц не хватало. А дальше шло:

...понимал, что дело безнадежно. Сердце его бешено колотилось от перенапряжения, голову и легкие наполнял удушающий запах дизельного топлива и рыбы. Доктор Алкахест опять потянулся к водителю и дал свой домашний адрес. Потом откинулся на сиденье и оглянуться не успел, а уже таксист осторожно пересаживает его из машины в стоящее на тротуаре инвалидное кресло и спрашивает, что еще для него сделать.

– Нет, нет, благодарю, больше ничего, – ответил доктор Алкахест, доставая бумажник. И при этом, неизвестно почему, разразился слезами. Таксист наклонился к нему, протянул руки через пропасть рас и классов, взял его под мышки и подсадил повыше.

– Хотите, я вкачу вас в дом?

– Нет, нет. – Доктор Алкахест удержал всхлип. – Благодарю. Вы и так сделали для меня слишком много. Сколько я должен?

– Восемьдесят долларов, – ответил тот.

Он слегка изумился такой большой сумме, но, в конце-то концов, они ведь проездили чуть не всю ночь. Он дал таксисту девяносто.

– Это я вас благодарю, сэр, – сказал таксист и отдал честь.

Алкахест тоже поднял руку в ответ и, нажав кнопку правого поворота, въехал в подъезд.

У себя на девятом этаже он почти даже не взглянул на Перл, девушку, которая у него убирала, хотя в прежнее время, бывало, часами следил за ней, ловко выглядывая из-за книги, которую будто бы читал, или подсматривал в замочную скважину и при этом думал о поруганных троянках и о миллионе изнасилованных женщин во всем мире. Тут двух мнений быть не может, лакомый кусочек эта маленькая Перл, рождена на свет, чтобы стать королевой или, может, женой, а еще лучше любовницей какого-нибудь богатого черного юриста в Чикаго, а еще того лучше – белого. Что рано ли, поздно ли, но кто-нибудь на нее набросится, было, в общем-то, неизбежно.

Но в то утро она не владела безраздельно его мыслями. Старый Джон Алкахест утратил всякую надежду, всякий смысл жизни. Чтобы отыскать мотобот, ему потребовалось бы много дней, теперь ему это совершенно ясно, но мотобот, само собой понятно, не будет дожидаться его так долго.

Он вкатил свое кресло в спальню и закрыл за собой двери. По ту сторону просторной кровати с медными спинками была балконная дверь, открывавшаяся на длинный, обнесенный бетонной балюстрадой балкон, там были понаставлены горшки с растениями – цветы, папоротники, одна высокая искусственная пальма – и как раз довольно места, чтобы ему сидеть в своем кресле и дышать воздухом. Усталый, больной, измученный противоречивыми эмоциями, включая полуосознанное ощущение того, что Перл где-то поблизости, он тем не менее выехал на балкон и стал смотреть вниз.

– Моя жизнь потеряла смысл, – произнес он вслух. Вопрос был не столько в том, следует ли ему убить себя, сколько в том, как это сделать. Можно, к примеру, если угодно, подогнать инвалидное кресло вплотную к балюстраде, цепляясь руками, кряхтя и отдуваясь, как престарелый любовник, перелезть и полететь вверх тормашками, пронзая свет и воздух, и пробить дыру в тротуаре. Он подался вперед и взглянул между балясинами – голова закружилась. Лучше, пожалуй, таблетки, подумал он. Вспомнился один знакомый, человек прославленного ума, который много лет назад отравился, выпив щелока. Он распорядился, чтобы получше убрали его задрапированную пурпурным плюшем, богато обставленную квартиру, аккуратно разместил повсюду и зажег черные свечи, здесь и там положил раскрытые томики стихов, чтобы друзья потом нашли – нежные сантименты Россетти и кое-что, особенно любимое, свое, – облачился в бархатный смокинг и со всей возможной на такой случай элегантностью сжевал щелок вместе со стаканом, предварительно позвонив по телефону друзьям. Когда же те прибыли, столы все были перевернуты, плюшевые занавеси содраны, свечи разбросаны и по всей квартире – неаппетитные следы восстания бедного тела, его непокорства и финального сна.