Осень в Пекине - [5]

— Ну наконец до кого-то доперло позвонить! Не прошло и суток!

— Да, — сказал Амадис, — дорога оказалась неблизкой.

— Чтоб вам всем! Три тысячи чертей! — не унимался водитель. — Всякий раз, как сажусь за руль 975-го, мне приходится дуть без остановок — никто не звонит. Иной раз так и вернешься ни с чем. Разве это работа, я вас спрашиваю?

Кондуктор за его спиной подмигивал и стучал себе пальцем по лбу, предупреждая Амадиса, что спорить не стоит.

— Может быть, пассажиры просто забывают? — предположил Амадис, видя, что водитель ждет ответа.

Тот лишь усмехнулся:

— Сами знаете, что это не так. Вы ведь позвонили. Гнуснее всех... — тут он придвинулся ближе, и кондуктор, почувствовав себя лишним, скромно удалился.

— ...гнуснее всех этот кондуктор, — доверительно сообщил водитель.

— Пожалуй, — сказал Амадис.

— Он терпеть не может пассажиров. Нарочно подстраивает так, чтобы в автобус никто не садился, и никогда не звонит. Это я знаю наверняка.

— В самом деле, — согласился Дюдю.

— Между нами говоря, он чокнутый, — сказал водитель.

— Вот-вот... — пробормотал Амадис. — Мне он тоже показался странным.

— Они все чокнутые в этой Компании.

— Ничего удивительного!

— Но я их всех во как держу! — сказал водитель. — В царстве слепых одноглазый — царь. У вас есть нож?

— Только перочинный. — Дайте-ка сюда.

Амадис протянул ему нож. Выдвинув самое большое лезвие, тот всадил его себе в глаз. Потом повернул. Он Очень мучился и сильно кричал. Амадис в ужасе бежал, прижав локти к туловищу и высоко поднимая колени: отказываться от зарядки все равно не стоит. Миновав заросли scrub spinifex[5], он обернулся. Водитель сложил нож и спрятал его в карман. Издалека было видно, что кровь течь перестала. Глаз был прооперирован очень чисто, на нем теперь красовалась черная повязка. По автобусу взад-вперед расхаживал кондуктор, его силуэт мелькал за стеклами. Он остановился и посмотрел на часы. Водитель сел за руль. Подождав еще немного, кондуктор снова взглянул на часы и несколько раз дернул шнур; это был сигнал, что все места заняты, и тяжелая машина тронулась с места под нарастающий рокот мотора. Из-под капота взметнулись искры. Потом рев мотора стал глуше, тише и наконец совсем стих. В тот же миг автобус исчез из виду. Амадис Дюдю приехал в Экзопотамию, не истратив на дорогу ни единого билетика.

Он пошел вперед, не рискуя задерживаться на остановке — вдруг кондуктор спохватится и вернется. Уж очень не хотелось тратить деньги.

B

Бледный как смерть, в комнату проскользнул капитан жандармерии (он опасался выстрела).

Морис Лапорт[6], «История Охранки», изд. Пайо, 1935, стр. 105

1

Клод Леон услыхал, как на левом фланге трубным голосом пропел будильник, и проснулся, чтобы прислушаться внимательней. Осуществив задуманное, он снова заснул — случайно — и окончательно проснулся только через пять минут — тоже непреднамеренно. Он посмотрел на фосфоресцирующий циферблат, сделал для себя вывод, что уже пора, и скинул простыню. Любовно прижимаясь, она вновь скользнула вверх по его ногам и обвилась вокруг тела. В комнате было темно, светлый треугольник окна еще не проступил. Клод ласково погладил простыню; она перестала ерзать и выпустила его из своих объятий. Клод сел на край кровати, левой рукой потянулся зажечь лампу и в очередной раз убедился, что лампа находится справа. Он вытянул правую руку и, как всегда, наткнулся на деревянное изголовье.

— Отпилю его когда-нибудь, — недовольно процедил он сквозь зубы.

Но зубы неожиданно раздвинулись, и голос прозвучал в полную силу.

— Тьфу ты! — подумал Клод. — Сейчас весь дом перебужу.

Он напряг слух и различил ритмичную пульсацию. Пол и стены дышали легко и размеренно. Клод успокоился. По периметру оконной шторы стали заметны серые полоски дневного света: с улицы пробивалось бледное зимнее утро. Клод Леон вздохнул; ноги его тем временем нащупали шлепанцы. Сделав над собой усилие, он встал. Из его расширенных пор нехотя, с присвистом спящей мышки, выходил сон. Клод подошел к двери, но прежде чем включить свет, развернулся лицом к зеркалу платяного шкафа. Накануне вечером он потушил лампу внезапно, как раз в тот момент, когда строил рожу собственному отражению. Теперь, перед тем как идти на работу, он хотел увидеть эту рожу еще раз. Он решительно повернул выключатель. Вчерашнее отражение было на месте. При виде его Клод громко расхохотался. Впрочем, под действием света изображение быстро померкло, и в зеркале появился утренний Клод Леон, отвернувшийся от шкафа и собирающийся побриться. Он спешил, чтобы прибежать в контору раньше своего начальника.

2

К счастью, жил он неподалеку от Компании. Это зимой — к счастью. Летом же дорога получалась слишком короткой. Надо было пройти триста метров по проспекту Жака-Лемаршана[7] (с 1857 по 1870 сей достойный муж инспектировал контрибуции, а прославился как героический защитник баррикады: он оборонял ее в одиночку, сдерживая натиск прусской армии; в конце концов они его одолели, зайдя с тылу; прижатый к своей высоченной баррикаде, которую он отстаивал до последнего, бедняга дважды выстрелил себе в рот из винтовки Шаспо; кроме того, отдачей ему оторвало правую руку). Клод Леон живо интересовался мельчайшими подробностями истории и в ящике своего стола хранил полное собрание доктора Кабанеса