Осень в Пекине - [37]

— О, — выдохнула Бронза, — какая жуткая история. Бедный юноша. Как его звали?

— Грыжан. Ах нет, простите. Я немного задумался. Его звали Леверье[38].

— Невероятно, — сказал Анжель. — Я знал одного Леверье, но с ним не произошло ничего похожего.

— Значит, это был другой Леверье, — парировал аббат. — Или я наглый лжец.

— Несомненно... — сказал Атанагор.

— Смотрите, там огонек, — вдруг сказала Бронза.

— Должно быть, мы у цели, — ответил Грыжан. — Простите, но необходимо, чтобы сначала я вошел один. Вы явитесь чуть позже. Таково правило.

— Тут некому проверять, — заметил Анжель. — Ничего не случится, если мы войдем вместе с вами.

— А моя недремлющая совесть? — возразил аббат. — Мот-мотылевич, король мотыльков...

— Всех околпачил, а сам был таков! — хором договорили остальные.

— Хорошо, я вижу, вы знакомы с обрядом не хуже меня... — сказал аббат. — Так и быть, беру вас с собой. Откровенно говоря, мне это больше по душе. Один я завяну со скуки.

Он подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и приземлился на полусогнутые ноги. Разлетевшиеся полы сутаны легли на песок, как лепестки большого черного цветка, едва различимого в темноте.

— Это тоже составляет часть обряда? — спросил археолог.

— Нет! Это маленькая хитрость моей бабушки. Она прибегала к ней, когда хотела незаметно пописать на песок. Должен вам признаться, я не ношу обычных апостольских кальсон. Слишком жарко. У меня есть на это специальное разрешение.

— Я думаю, весьма обременительно носить с собой такое количество разрешений, — заметил археолог.

— А я их микрофильмировал, — объяснил Грыжан. — Копия занимает ничтожно малый реальный объем. — Он выпрямился. — Ну что ж, пошли!

Клод Леон поселился в крохотной, кокетливо обустроенной лачуге из дерева мягких, уютных пород. Сложенная из булыжников кровать занимала целый угол жилой комнаты; это был единственный предмет обстановки.

С кухней комнату соединяла дверь. Снаружи сквозь застекленное окно можно было видеть самого Клода Леона. Стоя на коленях перед кроватью и обхватив голову руками, он медитировал.

— Ку-ку! — сказал аббат, входя. Отшельник поднял голову.

— Еще рано, — сказал он. — Я успел досчитать только до пятидесяти.

— Вы играете в прятки, сын мой? — спросил Грыжан.

— Да, отец мой, — ответил Клод Леон. — С Лавандой.

— Вот как! — сказал аббат. — А мне можно поиграть с вами?

— Да-да, конечно! — ответил Клод, вставая. — Я пойду скажу Лаванде, она будет очень рада.

Он направился в кухню. Анжель, Бронза и археолог вошли в комнату вслед за аббатом.

— Разве вы не читаете специальных молитв, когда встречаетесь с отшельником? — удивилась Бронза.

— О нет, — сказал аббат. — Ведь он теперь профессионал! Все эти штучки только для непосвященных. В целом же принято следовать традиционным правилам.

Леон вернулся с кухни, ведя за собой обворожительную негритянку. У нее было овальное лицо, тонкий прямой нос, большие голубые глаза и невероятная копна рыжих волос. Одета она была в черный бюстгальтер.

— Это Лаванда, — пояснил Клод Леон. — О, здравствуйте, — сказал он, заметив трех новых посетителей. — Как поживаете?

— Меня зовут Атанагор, — представился археолог. — Это Анжель, а она — Бронза.

— Не хотите ли сыграть в прятки? — предложил отшельник.

— Давайте поговорим серьезно, сын мой, — сказал аббат. — Я должен вас проинспектировать. Мне нужно задать вам кое-какие вопросы для составления отчета.

— В таком случае мы оставим вас одних, — сказал Атанагор.

— Это вовсе не обязательно, — заверил его Грыжан. — У меня всех разговоров на пять минут.

— Присаживайтесь, — сказала Лаванда. — Пусть они работают, а мы с вами пойдем на кухню.

Кожа ее в точности соответствовала цвету волос Бронзы, и наоборот. Анжель попытался мысленно поменять детали местами, и у него закружилась голова.

— Вы нарочно это сделали? — спросил он Бронзу.

— Нет, — ответила она, — я ее даже не знала.

— Уверяю вас, это чистая случайность, — подтвердила Лаванда.

Они прошли на кухню. Аббат остался с Леоном.

— Ну так что? — спросил Грыжан.

— Ничего особенного, — сказал Леон.

— Вам здесь нравится?

— Сойдет.

— Как обстоит дело с благодатью?

— Снисходит и уходит.

— А мысли какие?

— Черные, — признался Леон. — Впрочем, с Лавандой это вполне простительно. Черные, но не печальные. Огненно-черные, я бы сказал.

— Это цвета ада, — предупредил аббат.

— Да, но внутри у нее розовый бархат.

— Правда?

— Истинная правда.

— Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок.

— Аминь! — заключил отшельник. Аббат Грыжан размышлял.

— С виду все как будто в порядке, — сказал он. — Я думаю, из вас выйдет вполне благообразный отшельник. Надо бы повесить табличку. По воскресным дням к вам будут наведываться посетители.

— Буду очень рад, — сказал Клод Леон.

— А вы уже выбрали себе святое деяние?

— Чего?..

— Вам должны были объяснить. Стоять всю жизнь на столпе или бичевать себя пять раз на дню, или носить власяницу, или грызть булыжники, или молиться двадцать четыре часа в сутки. Ну и так далее.

— Мне никто об этом не говорил, — сказал Клод Леон. — А можно выбрать что-нибудь другое? Перечисленные деяния кажутся мне недостаточно святыми. К тому же все это уже было.