Осень - [153]

Появление Ли-сао, которая принесла чай, нарушило рассказ Цзюе-миня, и грезы Цинь. Но как только служанка ушла, Цзюе-минь снова заговорил, и глаза Цинь снова заблестели. Когда Цзюе-минь поднес ко рту чашку с. чаем, Цинь улыбнулась ему счастливой улыбкой. На несколько мгновений керосиновая лампа стала тысячей факелов, а крохотная комнатка превратилась в прекрасный дворец. Темнота исчезла из комнаты так же, как и из их сердец. В своих мечтах молодежь зачастую склонна к преувеличениям, но мечты Цзюе-миня и Цинь лишь укрепляли их веру друг в друга, веру в жизнь.

Цзюе-минь умолк. «Неугасимый огонь», о котором писал Степняк (в повести «Жизнь Софьи»), горел в их сердцах. Может быть, он и не полыхал ярким пламенем, но они все же ощутили в себе его тепло. Согретые этим огнем, сердца их испытывали радость кипения жизненных сил. Они разговаривали легко, непринужденно, хотя, может быть, и несколько возвышенно. Цинь спрашивала, Цзюе-минь подробно объяснял. Она поняла все, как если бы видела все собственными глазами. Его глаза — были теперь ее глазами. И этими глазами она видела прекрасную мечту.

Из комнаты тети Чжан, через зал, который слабо освещался светом единственного светильника, висевшего перед нишей с изображениями святых, до них донесся кашель Цзюе-синя, так не гармонировавший с грезами Цинь. Словно очнувшись от сна, она перевела взгляд в ту сторону, откуда раздался этот кашель, заставивший ее, наконец, вспомнить о существовании Цзюе-синя. Ей был виден силуэт Цзюе-синя; в этот момент Цзюе-синь что-то говорил. Уже совсем другим голосом Цинь обратилась к Цзюе-миню:

— О чем это мама говорит с Цзюе-синем? Не знаешь?

Цзюе-минь машинально повернулся и тоже поглядел туда.

— Может быть, о вторичном браке Цзюе-синя? — высказал он предположение после некоторого раздумья.

— Вряд ли, — покачала головой Цинь. — Мама как-то заговорила со мной об этом. Я сказала ей, что сейчас Цзюе-синь ни на что не согласится. К тому же у него еще не кончился траур. Больше мама об этом не заговаривала.

— Я знаю, что моей матери, дяде Кэ-мину и тете Чжан хотелось бы, чтобы Цзюе-синь женился скорее. Через три месяца траур должен кончиться, а время идет очень быстро. Да и я одобрил бы его, если бы он женился поскорее. По-моему, ему одному очень тяжело.

— И ты одобрил бы? — удивилась Цинь. И тут же мягко пояснила: — По-моему, когда он женится, ему, пожалуй, будет еще тяжелее. Ведь он так хорошо жил с женой. А тут еще пример с кузиной Мэй.

— Но ты не знаешь, как часто он вечерами плачет за своим письменным столом. В ком найти ему утешение, когда он настрадается за целый день? Ведь он совсем один! — В голосе Цзюе-миня послышались нежность и сострадание.

Цинь молчала, почувствовав, как грусть сжимает сердце. Как и Цзюе-минь, она испытывала боль и огорчение только тогда, когда речь заходила о несчастьях других.

— А ведь стоило брату изменить свой характер, и все можно было бы уладить. Есть люди, которые страдают больше, чем он, например Шу-чжэнь или наш Мэй. Мэй уже кровью кашляет; ясно, что легкие не в порядке, а дядя Бо-тао не разрешает ему показаться врачам, — раздраженно проговорил Цзюе-минь; теперь перед его глазами стояли уже не светлые картины сказочной страны, а бескровные лица изможденных людей.

Новость была для Цинь неожиданной и отнюдь не радостной. Слишком живо было еще у ней воспоминание о подобном же недуге у Цянь Мэй-фэн, которая когда-то, кашляя кровью, рассказывала ей печальную историю своей жизни. Впоследствии она умерла от этого кашля. Теперь такой кашель преследовал и Мэя. Это был безжалостный приговор. Цинь не очень жалела именно это беспомощное существо, но, будучи сама молодой, жалела молодую жизнь, и это неожиданное известие явилось для нее настоящим ударом. Счастливые видения на время исчезли — их загородили подробности болезни Мэя, которые она узнала от Цзюе-миня.

Еще одна трагедия, а у них, как и прежде, связаны руки! Мысль об этом была невыносимо горька. Цинь была не в силах вынести этого страдания после только что испытанного счастья, разочарования после только что испытанной радости.

— Когда же, наконец, наступит наше время? — вырвался у нее горький вопрос.

— Почему ты опрашиваешь об этом? — удивился Цзюе-минь. В его нежном взгляде по-прежнему была решимость, хотя сомнения девушки несколько охладили его пыл.

— Я не могу видеть этого. Зачем столько жертв! И все это — близкие нам люди, — горько вздохнула Цинь.

— А ты забыла, как ушел Цзюе-хой? Как убежала Шу-ин? Разве они не одержали победы? — мягко успокаивал ее Цзюе-минь, пытаясь ободрить девушку улыбкой. Поднявшись, он подошел к ней: — В мире нет ничего легкого, — тихо произнес он, — в каждом деле нужно рассчитывать силы. Наша работа только начинается, а у нас уже немалые успехи. — Видя, что она молчит, он проникновенно спросил: — Ты веришь мне?

Цинь отсутствующим взглядом, словно не слыша слов Цзюе-миня, смотрела на него. Но когда он кончил, она неожиданно кивнула и мягко ответила:

— Верю. — Она улыбнулась, но на глазах у нее появились слезы.

— Ты плачешь? — нежно прошептал Цзюе-минь и, вытащив из кармана платок, дал его девушке.